В это время двери в кабинет широко отворились, и слуга пропустил перед собой двух молодых и красивых паненок: Людовику и Екатерину. Они плавно и достойно вошли в кабинет и, увидев Тадеуша Костюшко, приостановились и поклонились ему в приветствии. Вскочив с места при их появлении, он также поклонился паненкам и по-офицерски щёлкнул каблуками.
— Ну, знакомьтесь, дочки. Это ваш учитель Тадеуш Бонавентура Костюшко, — представил Сосновский гостя. — Кстати, сын того достойного шляхтича Людвига Костюшко, с которым я дружил в молодости, — добавил он, многозначительно подняв указательный палец вверх.
Молодые люди несколько мгновений изучали друг друга, но это изучение было прервано хозяином дома:
— Это моя младшая дочь — Катерина, — представил он, подойдя к одной из дочерей и обняв за плечи. Тут же он переложил свою руку на плечо второй дочери. — А это моя старшенькая, Людовика. Так что прошу, пан Тадеуш (Сосновский повысил голос, стараясь показать свою строгость), отнестись к обучению этих двух милых особ со всей серьёзностью.
— Постараюсь оправдать ваше доверие, — с улыбкой ответил Костюшко и внимательно посмотрел на Людовику. Девушка заметила пристальный взгляд красивого шляхтича, и на её щеках загорелся ярким пламенем молодой девичий румянец.
Сосновский сразу заметил этот обмен взглядами между молодыми людьми и постарался спешно завершить аудиенцию, которую сам же и организовал.
— Ну, на сегодня хватит представлений, — начал он строго. — Ступайте к себе, — приказал он дочерям. — А тебе, Тадеуш, надо отдохнуть с дороги, привести себя в порядок. А завтра можешь приступать к своим обязанностям.
По тому, как быстро Людовика и Катерина вышли из гостиной, было видно, что дважды в этом доме Сосновский повторять не любил, а его дочери были воспитанными детьми и росли в строгости и послушании.
Костюшко также откланялся и вышел за Янеком. Слуга показал ему его комнату. Тадеушу она очень понравилась: небольшая и уютная, а окна выходили в сад, в глубине которого спряталась ажурная беседка. Костюшко умылся с дороги, разложил свои вещи и лёг на мягкую постель с намерением хорошо выспаться после дальней дороги. Но сон почему-то не шёл к нему. Он долго ворочался в кровати, пытаясь уснуть, но в его сознании постоянно вставал образ Людовики. Тадеуш догадывался, что в этот день произошла важная в его жизни встреча с судьбой. Катерины для Костюшко как будто не существовало, зато глаза старшей, её румянец, белые нежные руки девушки и её фигура — всё слилось в единый образ той, кого он искал и не нашёл в далёких странах. И вот случилось чудо: его судьба оказалась здесь, в доме его покровителя!
А ведь ещё пять лет назад, до отъезда за границу, изредка посещая дом Сосновских, Тадеуш видел мельком девушку-подростка в сопровождении матери. Но тогда Людовика представлялась ему ребёнком, а сейчас она стала той розой, которая неожиданно расцвела, и эта молодая красота и нежность заставили забыть Костюшко обо всём и обо всех за одно мгновение. Тадеуш понял, что он влюбился. Он долго ворочался в мягкой постели, размышляя о превратностях судьбы и о своём будущем. В голове рисовались радужные картины его возможной семейной жизни и жены, на месте которой могла быть только Людовика. В своих мечтах Костюшко видел себя если не генералом армии, то наверняка командующим полком, которого жена провожает на войну. А все смотрят на них и восхищаются ими, желают удачи и побед.
Наконец утомлённое молодое тело окончательно избунтовалось и потребовало отдыха. Костюшко забылся крепким сном. Однако рано утром по устоявшейся привычке его глаза открылись, и, уставившись в потолок, Тадеуш уже в мыслях планировал свой день в роли гувернёра.
XV
итовский писарь Юзеф Сосновский сдержал своё слово и во время ближайшей аудиенции у короля обратился к нему с просьбой принять и выслушать молодого и талантливого офицера Тадеуша Костюшко.
— А это не тот ли молодой человек, которого мы отправляли на учёбу во Францию? — задумчиво спросил король.
— У вас хорошая память, ваше величество. Это действительно он, — подтвердил Сосновский.
— И чего он хочет? Наверно, получить офицерский патент на службу в армию, которой практически не существует? — горестно проговорил Станислав Понятовский, обращаясь не столько к Сосновскому, сколько констатируя свершившийся исторический факт.
Сосновский парировал в ответ: