— Я подумаю, ваше величество, — ответил уклончиво он.
— Вот-вот, подумайте, а я подумаю о вашей военной карьере, — пообещал король, и Костюшко понял, что аудиенция закончена.
Откланявшись, Костюшко вышел из кабинета со смешанными чувствами. С одной стороны, надежды на офицерский патент у него есть, но с другой — непонятно было отношение короля к его планам относительно личной жизни. Одно было ясно: Станислав Август Понятовский ничего не станет делать, чтобы помочь ему. И тем более не станет разговаривать с Сосновским, чтобы тот разрешил двум влюблённым официально и открыто пожениться.
«Ну и пусть, — упрямо подумал Костюшко. — Всё равно от Людовики я не отступлюсь», — и решительным шагом направился к выходу.
Но Костюшко ошибся в своих предположениях: разговор короля с Юзефом Сосновским состоялся а тот же вечер. Станиславу Августу Понятовскому стало ясно из разговора с Костюшко, что тот не отступится от своей цели и, если ему удастся, тайно увезёт любимую девушку наперекор воле её отца. Но если при этом беглецы будут пойманы, то по законам Великого княжества Литовского опозоренный отец может требовать от королевского суда смертной казни для этого настойчивого молодого человека. И королевский суд удовлетворит этот иск.
«А ведь жалко офицера. Столько в него вложено, и всё может пойти прахом... Умён, дерзок... Такой может пригодиться в будущем», — подумал польский король и решил поговорить с Юзефом Сосновским о судьбе Костюшко. Правда, при этом он намеревался убить сразу двух зайцев: проявить себя поборником Закона и сторонником Сосновского (или Чарторыских), а также предотвратить гибель молодого и талантливого офицера из-за глупых любовных увлечений.
В тот же день Станислав Август Понятовский пригласил к себе Юзефа Сосновского для приватной беседы. Но прежде, чем состоялся этот разговор, король взял с него слово шляхтича, что Сосновский поступит так, как попросит его Станислав Август Понятовский. Удивлённый такой постановкой вопроса, магнат обещал королю, что исполнит его просьбу.
— Я хочу, чтобы наш разговор остался тайной. Это в ваших интересах, — пояснил монарх.
После того, как он всё рассказал, король потребовал от Сосновского выполнить определённые условия. Если Костюшко всё-таки совершит то, что задумал, отец девушки обязан проявить милость в отношении дерзкого похитителя, не предавать его в руки правосудия, а отпустить его с условием, что тот немедленно покинет пределы Речи Посполитой.
Юзеф Сосновский вышел от короля с лицом, покрытым пунцовыми пятнами. Он пытался сдержать свои эмоции в королевском кабинете, но дал волю чувствам, когда сел в свою карету.
— Что стоишь, пся крев, трогай и быстрее! — рявкнул он на кучера таким тоном, что тот сразу понял, что пан «не в себе», и хлестанул плетью по спинам запряжённых вороных коней. Лошади рванули с места, чуть не задавив какого-то проходящего рядом шляхтича.
В груди Сосновского сердце стучало так, что, казалось, готово выскочить через мгновенье наружу. Сосновский потёр виски: начала болеть голова, а в глазах светлый летний день покрылся какими-то тёмными точками. В таком состоянии он находился, пока карета не доехала до дома.
«Как же он посмел, змеёныш! Я его как сына пригрел, а он...» — распалял себя Сосновский, пока свежий встречный ветер не освежил его больную голову. Постепенно эмоции стали утихать, головные боли прошли, и он стал размышлять более спокойно о том, что ему стало известно в этот день. Сосновский выстроил в уме предстоящий разговор с дочерью и с Костюшко, решив, что выгонит его сегодня же из дома, а дочку со временем успокоит и подготовит к предстоящей свадьбе с сыном князя Любомирского.
«Но сначала надо поговорить с Людовикой», — решил Сосновский.
Однако получилось всё наоборот: выйдя из кареты, он встретил Костюшко, и кровь опять ударила в голову оскорблённому отцу.
— Зайди ко мне. Немедленно, — приказал он Тадеушу тоном, не терпящим возражений и не предвещающим ничего хорошего от предстоящей беседы.
Как только хозяин дома, а за ним и Костюшко переступили порог гостиной, а послушный слуга закрыл за ними двери, Сосновский резко повернулся к Костюшко и заорал на него:
— Сегодня же собирай свои вещи, и чтобы завтра рано утром тебя не было в моём доме.