Костюшко не трудно было догадаться, что отцу его любимой что-то стало известно об их планах. Он был даже уверен в том, кто выдал его сердечную тайну и боль.
На мгновение замявшись, Тадеуш выпрямился, гордо поднял подбородок и спокойно ответил:
— Я попрошу вас не разговаривать со мной таким тоном.
Юзеф Сосновский от такой наглости и спокойного голоса шляхтича опешил. Хватая ртом воздух, он нервно стал расстёгивать ворот рубашки. Отвернувшись от Костюшко, он сел за стол, для чего-то взял перо, опустил его в чернильницу, а потом бросил на лежащую там же бумагу.
— Я всё знаю. Как ты посмел?! Ты, кого я вывел к люди, помог войти в высшее общество... Оставь Людовику в покое, и чтобы завтра же ноги твоей не было в моём доме, — подвёл черту Сосновский и отвернулся от Тадеуша в сторону окна.
Костюшко не уходил и стоял перед своим недавним покровителем в смущении, не зная, как ему поступить. В его душе боролись противоречивые чувства: с одной стороны, чувство благодарности к атому человеку, с помощью которого он стал тем, кем он стал, с другой — одурманивающие чувства любви к его дочери, без которой он сейчас не представлял себе свою дальнейшую жизнь. Эти чувства рвали его душу на части, но авантюрный план побега и венчания с любимой взял верх над чувством благодарности.
«Бежать немедленно... Сегодня же ночью», — только эта мысль билась у него в голове, не давая одуматься и возвратиться воспалённому мозгу к здравому смыслу.
Сосновский взял со стола второе перо и нервно стал ломать его, скрывая за этими движениями дрожь в руках. Потом, посмотрев на то, что сотворил, он отбросил сломанное перо и, повернувшись к Тадеушу, тихо произнёс:
— Забудь её. И забудь навсегда. Она выходит замуж за сына князя Любомирского.
Тадеуш в изумлении посмотрел на своего недавнего покровителя, и тот увидел в его глазах столько боли и растерянности, что Сосновскому на секунду стало жаль Костюшко. Но подавив в себе чувства жалости, он повторил свои слова, как приговор:
— Людовика — птица не твоего полёта. Завтра тебе дадут лошадь и деньги, и ты покинешь пределы Польши.
— А Людовика об этом знает? — спросил Тадеуш, ещё не придя в себя от этой новости.
— Не знает, так узнает. Воля родителей — закон для моей дочери, — твёрдым голосом заявил Сосновский. — Ступай и до отъезда не смей с ней встречаться.
— Прощайте, пан Юзеф. Думаю, что на этом свете мы с вами уже больше не увидимся, — тихо промолвил Костюшко и, круто развернувшись, вышел из гостиной.
«Ну и характер. Весь в отца», — подумал Сосновский и позвонил в колокольчик, вызывая слугу, стоящего за дверью.
— Пригласи-ка ко мне Людовику. И скажи, чтобы пришла ко мне немедленно, — приказал хозяин.
Людовика, лёжа на широкой тахте, читала очередной роман о несчастной любви двух влюблённых, когда в дверь её комнаты тихо постучал исполнительный слуга. Выслушав от него указание отца, ничего не подозревавшая Людовика вскоре уже открывала двери его кабинета. Сосновский не стал проводить дипломатических бесед с дочерью и сразу начал на неё своё «наступление»:
— Это правда, что пан Тадеуш признавался тебе в своих чувствах?
Людовика сразу поняла, о чём будет разговор, и в ней внезапно проснулся дух романтических героев-любовников из прочитанных ею книг. Кроме этого, она была достойная дочь своего отца, которого искренне любила, и в то же время твёрдо решила, что никто не сможет разлучить её с любимым Тадеушем. Пусть даже отец будет против их любви. Глупышка, она не понимала, что существуют обстоятельства, которые в корне противоречили её пожеланиям.
Выпрямив гордо спину и подняв вверх свой изящный подбородок, Людовика, подражая трагическим героям из прочитанных ею романов, с пафосом произнесла:
— Да, признавался. И я тоже люблю его и хочу стать его женой!
— Ты с ума сошла, дочка! — зарокотал Сосновский. — Ты посмотри, кто ты, а кто он?! Ты — дочь самого Юзефа Сосновского! А он? Он простой шляхтич, каких в Речи Посполитой не сосчитать.
— Папа, я люблю его! — топнув своей ножкой но узорному паркету, крикнула Людовика.
— Да уже завтра он получит какую-нибудь должность, и ты его больше никогда не увидишь, — начал уговаривать дочь Сосновский уже более миролюбивым тоном. — Он военный человек, у него своя судьба. А тебя ждёт блестящее будущее в высшем обществе.
— Я люблю его, — упрямо твердила непокорная дочь, но Юзеф Сосновский попытался ещё раз по-хорошему уговорить её, успокоить и убедить выполнить его волю.
— Дочка, опомнись! Подумай о матери... И вообще завтра он уезжает в Варшаву, и я надеюсь, что ты не скоро с ним увидишься.