Теперь же оставалось только дождаться Годяну и ни на шаг не отступать.
Рим Орбану не нравился. Для начала, итальянские собратья его тоже не особенно-то жаловали, памятуя о том, кто он такой, да и с Ватиканом у Эмиля кое-какие счёты оставались. И охотиться по Риму за Годяну… Предприятие не то чтобы опасное, но неприятное, однако выбора у Орбана не было. Поэтому он просто понадеялся поскорее пройти всё положенное и дожидаться Годяну где-нибудь в толпе людей, а дальше, как и всегда, незаметной тенью идти за ним по пятам. Эмиль невесело усмехнулся. Как это он хорошо выразился: «незаметной тенью». Он всегда был таким по сравнению с всеми любимым Годяну. Не то чтобы они часто пересекались или работали вместе, но когда на Балканах заговорили о государстве, о народе, о власти, когда заполыхала огнём восстания Трансильвания, все звали Влада Годяну, даже сам князь Дракула его привечал, а Эмиль Орбан… Нет, он не жаждал чего-то такого, но разве он мало сделал в своё время на службе у Ференца Ракоци? Эмиль горько вздохнул. Былое обратилось прахом, а на территории родной страны ему появляться запрещалось под страхом смерти. Он, гордый воин, теперь стал простым наёмником, а Годяну… Занимался любимым делом и жил полноценной жизнью. У Эмиля неприятно сжалось сердце: в конце концов, у Годяну была родная земля, питавшая его силой, он мог говорить на своём румынском где и с кем угодно, а Орбан уже понемногу начинал забывать венгерский. Это ли не страшно?
Австрийский паспорт итальянец-сотрудник аэропорта осмотрел с лёгким презрением, и Эмиль подумал, что хотел бы себе венгерский.
А потом думать стало уже некогда.
***
— Мы приземляемся! Вставай-просыпайся! — Конрад тряс Влада за плечо. Тот вздрогнул, открыл глаза, тяжело вздохнул.
— Меня так будили только в армии. Господаря, — заметил Годяну с усмешкой.
— А меня после экзаменов, — улыбнулся Мартелл. — Я спал везде, где мог, и дозваться меня оказывалось непросто.
— Ох уж этот двадцать первый век. Совсем другие проблемы, — усмехнулся Влад. — А?
— Не думаю, что с армией господаря вышло бы лучше, — покачал головой Конрад. — Да и вообще с армией. Я там никогда не был. — Он вздохнул. — Армия… Я не люблю войну, если честно. Ты не обижайся… Да и вряд ли ты меня поймёшь, у тебя другие взгляды, ведь тогда это считалось почётным. Защищать — почётно, гарантия безопасности, да… Кажется, так это называется. Но я всё равно не люблю войну, не могу как-то с ней соприкасаться. — Виновато посмотрел на Годяну. — Ох…
— Да ты вообще-то прав. Война — это слишком. Я пусть и горжусь тем, что служил господарю, но… В моё время воевали по справедливости: сколько зарубишь, столько и умрёт. А сейчас всё куда хуже. Две мировые, да даже одна… Слишком, слишком, — упавшим голосом ответил Влад, и слышалась в его словах затаённая боль.
И молчал до самого аэропорта.
Конраду стало стыдно. Он знал, что Влад живёт давно и долго, знал, скольких он потерял, но только теперь об этом по-настоящему задумался. «А это, верно, ужасно тяжело, — рассуждал Мартелл сам с собой. — Живёшь, живёшь, а люди вокруг… Стареют, умирают от болезней, их убивают, а ты ничем не можешь помочь… Или можешь, но люди не хотят. Вечная жизнь — это такая палка о двух концах. Никогда не знаешь, так ли оно надо — столько существовать. И что ещё будет»…
— Добро пожаловать в Италию. — Звук хлопнувшей о паспорт печати вернул Конрада обратно, и он поспешил забрать документы, пропустить Влада. Тот, кажется, уже немного отошёл и теперь сосредоточенно размышлял.
— Рим… Он как-то больше по орденам духовным, нежели прочим, — бормотал Годяну. — Вот скажи мне, искусствовед, я прав?
— Но мы всё ещё не знаем, что такое Цитесиан. Может, какие-нибудь Цивилизованные И Таинственные Еретики Святой и Апостольской… Нет, кажется, не звучит, да и что-то на букву «Н» я ничего не нахожу. — Конрад нахмурился. — Бред какой-то выходит, если честно.
— Я из общих соображений могу предложить только слово «неф», — пожал плечами Влад. — Да и странно как-то. Еретики себя сами так называть не станут, а Церковь вряд ли признает что-то, что им принадлежит, святым и апостольским.
— Это точно. Да и… Нет, точно нет. Это так же несуразно, как Монти Питон и «Никто не ждёт испанскую инквизицию», — покачал головой Мартелл.