Харрис открыл было рот, собираясь что-то сказать, но вдруг сознание его сделало резкое сальто. Рядом оцепенела, затаив дыхание, Лориана. Сознание Харриса словно раскрылось и разлилось вширь, будто рухнула в мозгу его некая перемычка, о существовании которой он и не подозревал ранее. Казалось, он вдруг осознал сразу весь исследовательский комплекс, всех и каждого, с кем он общался последние несколько месяцев. И Лориана, стоящая рядом... Он внезапно почувствовал, что знает ее – ее личность и разум – гораздо лучше, чем когда-либо до этого. Будто нашел малюсенькую лазейку в ее разум. А в целом чувство, возникшее в нем, было чувством единства, единомыслия – с Лорианой, со всеми и каждым, кто находился в здании. Это было потрясающе.
А затем все кончилось – без всяких видимых причин. Харрис ухватился за железные перила, чтоб удержаться на ногах – у него страшно кружилась голова. Он посмотрел на Лориану – та мелко и часто дышала слегка приоткрытым ртом. Было ясно без слов: она только что чувствовала в точности то же самое.
Харрис поспешно обернулся к крысиному мирку – крысы вели себя как ни в чем не бывало; они вновь столпились у кормушек.
– Ты... Ты видел, что они только что делали? – крикнул он дежурному, сидевшему в противоположном конце обзорной.
– Видел, – отвечал тот. – Это за мою смену уже второй раз. Как по-вашему, мистер Харрис, что бы все это значило?
– Не знаю, – ответил Харрис. – Явление принципиально новое. А скажи... – Он едва отважился задать этот вопрос. – Ты ничего такого сейчас... не заметил? Вообще – не чувствовал чего-либо... непривычного.
– Но, мистер Харрис, что вы конкретно имеете в виду? Не могу сказать, что чувствовал какие-либо отклонения от нормального состояния...
– Да нет, ничего конкретного. Должно быть, это чисто субъективное.
Харрис взял Лориану за руку, и оба они покинули темную обзорную камеру. Судя по выражению ее лица, она определенно разделила с Харрисом необычное чувство – было оно чисто субъективным или не было.
На следующий день, вернувшись с дежурства, Харрис нашел свою комнату в состоянии полного хаоса.
– Извиняюсь, сэр, – буркнул крепко сложенный человек, вытаскивавший в коридор кровать Харриса, – переселяют вас. Ваша комната теперь – номер тридцать два.
– А для чего все эти переселения?
-- А, это из-за тех ученых, да прочих, которые въезжают, – охотно объяснил человек, приостановившись на минутку. – Надо их где-то размещать, и вся планировка опять вверх тормашками пошла – чтоб кровати новые куда-нибудь втиснуть. И все одно, сдается мне, места на всех не хватит. Не удивлюсь, если кое-кого и в коридор поселят.
Он ухмыльнулся, рассыпался в задышливом смешке и снова взялся за кровать Харриса.
Харрис раздраженно попихал свои пожитки в чемодан, кое-как связал вместе книги да бумаги и, нагрузившись, побрел узким коридором на поиски номера тридцать два.
Тесное здание было битком набито людьми, толпящимися повсюду. Многие, как и сам Харрис, тащили в руках чемоданы. Атмосфера становилась душной и угнетающей; сходство комплекса с муравейником заметно усилилось.
Наконец он отыскал свою новую комнату. Стоя в дверях, он чувствовал нарастающее удивление. В комнате едва помещалась кровать, да еще туалетный столик, который, похоже, только чудом удалось втиснуть в эту тесную клетушку. Ни кресла, ни стола, ни гардероба...
Глубоко вздохнув, Харрис шмякнул свою ношу на кровать и вышел в коридор.
С Лорианой он условился: никому не рассказывать о странном явлении, происшедшем с ними накануне. Скандала в буфете, завершившегося избиением Картера, причины которого Харрис и сам до конца понять не сумел, с избытком хватило, чтоб быть занесенным в разряд потенциально неуравновешенных. А доклад о странном – парапсихологическом, можно сказать – явлении только усугубил бы ситуацию.
Подобного, насколько они могли судить, не чувствовал больше никто. Интуиция Харриса подсказывала ему, что это – в своем роде результат связи его с Лорианой крепкими, так сказать, узами сердца, однако то были лишь интуитивные догадки, не подтверждавшиеся ничем конкретным. Происшедшее очень уж отдавало нереальностью, как нельзя более соответствовавшей странной, потусторонней какой-то атмосфере, царившей в исследовательском комплексе и становившейся все более и более привычной и самой по себе разумеющейся – словно исследователи вовсе позабыли о существовании мира вне комплекса. А внутри этой толстенной бетонной скорлупы постоянный "дневной свет" и неменяющаяся температура воздуха создавали впечатление безвременья, маленького мирка, накрепко изолированного от всей остальной вселенной. Обстоятельства сии, вкупе с постоянным близким соседством коллег, создавало вначале подавленное настроение, а затем всем все стало до лампочки.
Вот если бы это произошло в нормальной, повседневной обстановке, а не в полностью перековерканной эмоциональной атмосфере, царящей в комплексе, Харрис, скорее всего, отказался бы верить своим собственным чувствам. Однако в данный момент он был почти полностью поглощен проектом и той рукотворной средой обитания – да нет, какое уж там "почти"... Как и многие другие, он больше не утруждал себя вылазками наружу ради моциона либо свежего воздуха; все дольше и дольше просиживал он в обзорной, наблюдая тесный, замкнутый крысиный мирок. В нем все крепло и крепло чувство, что надвигается нечто чрезвычайно важное, оно с каждой минутой все ближе и ближе, хотя пока что всегда остается самую чуточку за гранью понимания.
Все же он, хоть и смутно, но отдавал себе отчет в своей нездоровой поглощенности работой и сознавал, что остальные обитатели комплекса грешат тем же. Он вполне мог осмыслить перемены, коим подверглись его интересы, образ жизни – даже образ мыслей – под давлением угнетающей атмосферы тесного, переполненного здания.
Конечно, иногда он осознавал, что как раз этого и добивался, что полное растворение в обществе являлось конечной целью, логическим завершением. Порой мелькала мысль о том, что за потерю связи с реальностью и полное – не просто в качестве стороннего наблюдателя – включение в безвременье и перенаселенность он заплатит временной потерей способности к рациональному мышлению, а, возможно, и физическим здоровьем...
Хотя Харрис не в силах был изложить свои выводы в словах, хотя никаких доказательств происходящему с точки зрения разума он не видел, но тем не менее отчетливо чувствовал принужденность: что-то руководило большей частью его действий. Вероятно, Лориана тоже чувствовала нечто в этом роде. Точно так же люди принимают наркотики все в больших и больших дозах, отчамянно пытаясь достичь своей цели – понимания и завершенности – ради которой в жертву приносится все: пища, отдых, да и самая жизнь. Но в этом случае существует хоть слабенькая надежда на то, что цель не иллюзорна...