========== Часть 1 ==========
В теории нет никакой разницы между теорией и практикой.
На практике эта разница есть.
Только истинная, в полном смысле этого слова, женщина способна придумать и соорудить настоящий романтический ужин. Даже если она узнала об этом ужине вот только что, и затеян оный был именно в ее честь - все равно. Вдохнуть в обыденную процедуру душу способна исключительно женщина (но чего нет, того нет – ни одной особы женского пола в радиусе нескольких километров. Если только Марлин все же не поехала в свой круиз). Женщина способна сделать из трапезы чудо. Мужчина обычно просто хочет поесть.
Как раз их случай. Никакой подоплеки сверх очевидной. Они просто намеревались насытиться. Ничего больше.
Итого - ужин. И не абы какой, а совместный – и об этом нельзя забывать. В том представлении, которое этому понятию давали оба участника, конечно. Оба знали, разумеется, как это должно было бы быть, но… Та самая невыразимая степень безуминки, когда все сделано по правилам и, тем не менее, поражает искаженностью самих основ, непониманием принципа, слепым следованием образам – или, возможно, приданием новых образов старым, изжившим себя формам.
Вообразите себе это, если можете. Вообразите чудесный, за душу берущий своей проникновенной чувственностью вечер. В лаборатории, где операционный стол накрыт полиэтиленом, а в качестве посуды используется в основном химическая стеклотара. Роль романтического освещения выполняют красная лампа фотолаборатории, новогодняя гирлянда или туристический походный фонарь, включенный в четверть мощности. На фоне звучит радио на волне “ретро “, чье вещание периодически прерывают врывающиеся с треском комментарии: “Первый, первый, я второй, иду на перехват, как слышно?”, потому что кто-то тут взломал служебный канал полиции. В роли камина выступает калорифер, вместо шкуры возле него - двойной спальник с прошивкой, специально рассчитанный на использование при экстремально низких температурах…
К столу нынче подается тонкий медицинский 54-го года разлива, разбавленный для лучшего букета, спирт, армейская тушенка а-ля натюрель, маринованные овощи, неопознанные даже при помощи ботанической энциклопедии, и тунец сырой, еще живой, одна штука…
Меланхоличный, невозмутимый, как рефрижератор, Ковальски расправлялся со своим ужином при помощи ножа и вилки, как цивилизованный прямоходящий, и периодически умильно поглядывает на сотрапезника, который вполне обходится старым, видавшим виды армейским пружинным ножом. Постулат “Не есть с него” в голову Рико не смогла донести ни хваленая логика Ковальски, ни слезные просьбы Прапора, ни пофигистичное Шкиперово: “Да что ему сделается-то”.
В культурной программе вечера, возможно, будет чтение научного доклада о термоядерном синтезе по ролям или даже романс о докторской диссертации - лирическое отступление, которое один из участников не уставал исполнять, а второй не уставал слушать. Начиналось оно с классического “Господи, ну что я здесь делаю, пошел бы тогда в аспирантуру - и жил бы как нормальный человек…”
Где-то неподалеку - но слава богам, за преградой из нескольких стен, бронированной двери и укрепленного дота (когда шеф параноик - это хорошо) - вполне вероятно шла внеочередная соседская пати-хард (когда сосед Джулиан - это плохо), но сюда, в лабораторию, в лучшем случае доносило самые низкие басы или визг Морта, когда он наступал на коротящие провода.
А весь проистекающий на данный момент процесс, каковой старший лейтенант обычно именовал “беспределом, нарушающим субординацию”, начался задолго до как басов, так и Морта. Тут надо бы добавить, что вышеупомянутую характеристику Рико пропускал мимо ушей по той простой причине, что слова длиннее трех слогов, не являвшиеся командами, марками оружия или названиями еды, он игнорировал в принципе. Если предмет обсуждения был подрывнику неинтересен, слушать из вежливости он со всей очевидностью не станет. Так что, если Ковальски желал быть услышанным, ему следовало бы выражаться более доступным для его столь своеобразной аудитории образом. Чего он не делал и наступал, с заслуживающей лучшего применения периодичностью, все на те же грабли.
Нет, глупым Рико не был. Он думал как-то иначе, не так, как все прочие, и это следовало учитывать. Как некую константу в уравнении, например.
Но возвращаясь к истокам происходящего - началось все с невинного и вполне обыденного (для этих стен - что только не обыденное) начальственного указания.
Начальственные эти самые - указания, то бишь - Ковальски делил на три подвида. “Какая-то ересь”, “отборная дурь” и “классика жанра”. Этот, обсуждаемый, относился ко второму подвиду, так как любая инициатива, призванная помешать научной деятельности, определенно не заслуживала никакого к себе снисхождения, в том числе и в определении.
Отправляясь на ежевторничную ночную рыбалку (лодка - одна штука, ящик с крючками - одна штука, фонарь - одна штука, ведро - одна штука, Прапор для ППП - одна штука, удочки - неподдающееся точному исчислению количество постоянно меняющихся штук) и уже практически стоя одной ногой за порогом, Шкипер оглядел подведомственные ему владения строгим начальственным взором из-под насупленных густых бровей. К сожалению, этот широкий жест пропал для общественности втуне: Прапор в обнимку с банкой червей стоял позади кепа, Ковальски уткнулся в книгу, Рико - в забарахливший не ко времени мотор. Одним словом, общественность игнорировала душевный порыв начальства, чего оное начальство, разумеется, не могло взять и оставить просто так.
На часах было благополучно восемь вечера (может, нормальные люди ходят на рыбалку в какое-то иное время, но тот, у кого пересменка караула по расписанию, на такие мелочи плевать хотел). Шкипер сложил в уме два и два - операция, каковая ему обычно с успехом удавалась, - и произнес:
-Рико! Покормишь этого хренова маньяка, не то он и кони с голоду двинет!
Рико кивнул, ради такого дела даже подняв голову и на пару секунд отвлекаясь от мотора. Впрочем, левым глазом все равно продолжал косить в его сторону - не то в силу врожденной особенности, не то опасаясь каких-нибудь ушлых гремлинов, которые - только дай им волю - воспользуются оплошностью механика. “Хренов маньяк” - то есть старший лейтенант всего этого развеселого (периодически) дурдома (что чаще) и ухом не повел, кажется, вообще проигнорировав посторонние звуки. Какие, к черту, звуки, когда есть такие простые и приятные вещи как теория струн, например?..
Таким-то образом, в одну прекрасную (или не очень) ночь Ковальски остался на базе наедине с невменяемым, получившим недвусмысленный приказ от начальства психом, о чем не имел ни малейшего представления.
Часов до половины, что ли, одиннадцатого, Рико занимал мотор, мотор и еще раз мотор. Ну, может еще немного карбюратор. Все равно рядом лежит, чего добру пропадать? Однако, так или иначе, но блестящие железки подошли в итоге к концу, а новых неприятностей с техникой пока не предвиделось. Они, быть может, и появились бы, однако “хренов маньяк” прилежно сидел все в той же позе, в какой его и оставили сегодня сразу после обеда, - только росла рядом с ним горка обработанной литературы, и пополнялся пометками блокнот. Рико взирал на эту деятельность со смесью недоверия и благоговения. Каким именно образом закорючки на бумаге становятся планом действий, он до сих пор не слишком мог вообразить, однако это работало. И чтобы оно и продолжало работать в том же духе, надо было не дать сдохнуть с голоду двум метрам тощего поклонения науке. Вроде бы, задача несложная.
Рико, сутулясь и припадая на правую ногу (осколок неделю как вынули, постельный режим игнорировался), направился в сторону кухни. Душу грело сознание того, что можно не стараться вести себя поаккуратнее: любое дело Рико проворачивал с куда большим удовольствием, если при этом можно было вдоволь шуметь. Ковальски это все побоку, он способен читать совершенно в любом месте, и не то, что замечания не сделает – вряд ли даже заметит. Так что никакие неприятности не мешали подрывнику погреметь посудой, хлопнуть дверцей холодильника и нарычать на него, когда тот загудел.
Получить еду на кухне сложностью не являлось: за ней не надо гоняться, ее не надо поджидать и убивать. Ее надо лишь извлечь, переложить в тарелку (Рико не понимал, на кой, пока однажды не отрывавшийся от книги лейтенант не порезался о край жестяной банки) и отнести к нарушителю. Что подрывник и проделал.