Ковальски подогнул ногу, поставил колено на импровизированное лежбище. Рико его не торопил. Можно было потрепать подрывника по непослушному хохолку волос и уйти. Это было бы логично и не вызвало бы вопросов. И ничего бы не вызвало, пожалуй – кроме глухой, саднящей пустоты внутри. Осознания, что он – тот самый человек, который сначала просит у небес лопату, чтобы выкопать колодец, а когда она падает, жалуется, что инструмент набил ему шишку, и от этого он якобы утратил потребность в аш два о… Смешно и глупо. Даже не анекдот.
Рико все ждал. Ученый, наконец, проскользнул под гостеприимный одеяльный полог и осторожно, на пробу попытался вытянуться, выясняя, до каких пределов обстоятельства позволят ему разогнуться.
Рико позади него довольно облапил, притягивая к себе, длинное тело - видимо, вместо недоступного ему плюшевого медведя - и Ковальски уткнулся носом в горячий сгиб его руки. Собственный нос оказался неожиданно холодным. Рико набросил ему на плечи одеяло, ткнулся лицом в волосы на затылке и затих мгновенно же. Действия Рико никогда не означали чего-то большего, чем они на деле и являлись. Если он ворчит и отворачивается – желает быть оставленным в покое. Если он держит, значит, хочет, чтобы с ним остались рядом. Рико умел хитрить, только когда дело касалось обходных, отвлекающих военных маневров и карт. Во всех прочих случаях необходимость говорить или делать не то, что есть на самом деле, ставила его в непроходимый тупик. А Ковальски в тупик ставила тема человеческих взаимоотношений вообще. Рико в этом плане образец идеальности: он понятен. И можно было не сомневаться в трактовке его эмоций. За его приглашением не скрывается ничего, кроме его искреннего желания разделить тепло с товарищем. И Ковальски приятно было это осознавать. Хорошо быть тем, кого ждут и о ком пекутся. Сколько бы лет тебе ни было, что бы ты ни совершил – хорошо…
Лаборатория погрузилась в зыбкую флуоресцентную тишину: в аварийном освещении отливали сиреневатой синевой стенки шкафов и корпуса приборов, колпаки ламп и мертвые сейчас мониторы. Будто глаз какой-то чудовищной рыбы, не мигая горел синий фонарь над дверью: он не выключался никогда, чтобы, в случае срочной тревоги, не тратить времени на поиски выключателя, и не налетать на углы. Ковальски поерзал, устраиваясь удобнее, и улыбнулся, чувствуя, как его снова притянули поближе и сжали крепче.
Если сослуживец хватает тебя сзади, позволь ему это и не сопротивляйся. Скорее всего, для этого есть немаловажные причины. И сейчас были как раз они самые.
Так оно произошло в достопамятный первый раз и произошло, надо сказать, уже довольно давно. С того времени лаборатория не раз играла роль спонтанной столовой, иногда и ванной – душевая кабинка, приютившаяся в уголке, повидала немало стирок, потому что «кто не пролил суп, тот не Ковальски» - а иногда и спальни. Наверное, это можно было бы звать дружбой, но сам лейтенант применил бы тут иное слово. И весь проистекавший между ними этический процесс сравнивал с небезызвестным «эффектом лягушки». Тем самым, который считают особенно жестоким, если проверять на практике, опытным путем. Кастрюлю холодной воды с плавающей в ней лягушкой ставят на огонь. Вода нагревается так медленно, что лягушка не обращает на это внимания. А к тому часу, как температура становится опасной, земноводное настолько расслаблено, что не в состоянии выпрыгнуть и буквально сваривается живьем. Это-то, по мнению ученого, и произошло с ними обоими: пригревшись, отказаться от этого эмоционального допинга они уже не могли. По крайней мере, он сам - точно не мог. Ни прежде не мог, когда искал кого-то рядом, ни теперь, когда постоянно надеялся на поддержку Рико. У Ковальски была слава спокойного, безэмоционального человека, всегда держащего под контролем свои чувства, и все к этому так привыкли, что даже, кажется, не обращали внимания, если что-то менялось. Про людей такого типа в последнюю очередь думают, будто они могут страдать от недостатка человеческого тепла: всегда погруженные в свои мысли и свои занятия, они не проявляют ни интереса, ни активности, никогда не норовят сократить дистанцию между ними и всеми прочими, хотя держаться с этими всеми ровно. И если на этом горизонте что-то меняется, если попытки к сближению такие люди все же совершают, они, по неумению, смешны и неуклюжи, и вызывают скорее смех, нежели симпатию. Ковальски – тот парень, который хорош в роли друга и невообразим в качестве кавалера. Который всегда точно знает, как восстановить упавший сервер, вернуть к жизни выбитые пробки, настроить вентили в котельной – одним словом, знает все те вещи, которые так облегчают жизнь, если их умеет кто-нибудь другой, кто не возьмет за работу денег – но который не имеет понятия, как сводить девушку на свидание.
========== Часть 2 ==========
Удивительное дело, до чего бывают слепы люди, когда речь заходит о том, что находится под самым их носом: каждый божий день кто-нибудь женится, а им словно бы и невдомек, зачем это делается. Зачастую, став взрослым и самостоятельным, человеческий индивид все еще нуждается в постороннем участии, и, так как родители и друзья могут утолить это стремление лишь отчасти, ничего не попишешь… Так уж вышло, что ни теми, ни другими Ковальски не мог похвастать. Шкипер, впрочем, тоже – но непохоже было, чтобы его это трогало. Куда больше чувств он испытывал к своим врагам – вот уж кто удостаивался полноценных его глубоких переживаний во всей красе… У Рядового была какая-то родня: дядья, тетки, троюродные братья, в которых все, кроме самого Прапора, нещадно путались. Прапор был как вечный младший братишка: сколько бы ему ни стукнуло, где бы он ни побывал, всегда находился старший родич, кто трепал его по макушке и звал «хорошим мальчиком».
Какого мнения держался об этом всем Рико, оставалось загадкой. Невозможность подойти к нему с обычными мерками, как-то оценить и разобраться в его психологии сильно мешала Ковальски в вопросе конкретных выводов. Близких, кроме его отряда, у Рико тоже не наблюдалось. И тоже не походило на то, чтобы подрывник нашел в этом причину своих страданий. Он просто оставался рядом и был доволен этим, вряд ли требуя от своей незадачливой судьбы чего-то большего, чем шанс не чувствовать себя отвергнутым. Он был слепо предан Шкиперу, словно большой, хорошо выученный пес, и командир принимал это как должное. Ковальски знал, что кеп более лоялен к Рико, нежели к нему, и по этой причине тоже. Впрочем, чрезмерная сентиментальность Шкиперу была чужда: именно ему, помнится, принадлежал афоризм о том, что, дескать «друг – это враг, который пока не нанес удар». Лейтенанту иногда казалось, что командиру другие люди и их участие в нем не нужны вовсе. Это и пугало, и восхищало одновременно. Заставляло ощущать собственную неполноценность и размышлять, что же с тобой не так. Потому что ему самому нужны были другие люди. Хотя бы кто-то. Шкипер относился к этому снисходительно: ворчал, конечно, но, в общем, шел навстречу. Делал попытки оставаться тактичным, хотя такта в кепе было не больше, чем ванильного крема в атомной бомбе. И женщины обычно предпочитали его – по ряду причин, перечислять которые Ковальски мог бы достаточно долго, не испытывая по этому поводу никаких эмоций. Они казались ему во многом странными, эти женщины: как будто и правда больше любили тех, кто поглядывал на них без особого интереса. Охотничий азарт их подстегивал, что ли? Желание добытчика похвалиться редким трофеем? В любом случае тут было мало от того, что в классическом понимании называют возвышенным словом «любовь». С точки зрения лейтенанта, любящего во всем точность и ясность, одинокого этого понятия - «любовь» (которая, если послушать Леннона, решила бы все их проблемы) - явственно не хватало на всю многогранность отношений личного толка. Оно, понятие, всего одно, а вариантов проявления сотни, и как человеку вроде него сориентироваться? Куда проще было бы использовать точный термин. Неплохо было бы составить и специальный словарь, и внести туда все вариации этого определения, с подробным их описанием, а на знание содержания еще в старшей школе проводить экзамены. Люди говорят одни и те же слова, такие короткие, лаконичные, как будто отшлифованные до них умами тысяч прочих пользователей, но вкладывают в свое сообщение кардинально отличающиеся понятия. И, даже имея желание (редко, но допустим) не имеют возможности уточнить, что именно они намереваются сообщить собеседнику. Говоря « я тебя люблю» в виду имеют «я хочу с тобой спать», или «я хочу поддерживать твое начинание, оно для меня выгодно», или даже «мне нечего делать этим летом». Любовь «я хочу с тобой гулять и болтать глупости», любовь «я хочу тобой хвастаться», любовь «я хочу служить тебе и делать все, что ты захочешь, чтоб все видели, какой я хороший», любовь «я не прочь вести с тобой совместное хозяйство», любовь «я хочу по тебе страдать, чтоб все меня жалели»… Открываешь словарь, используешь необходимый термин для общения с нужной персоной, и вот вы уже застрахованы от того, что неверно поймете друг друга. Конечно, при условии, что вы не солжете во время переговоров, но это частности, детали.