Аргумент этот все остальные перевесил — Купалу повесили слева по министерской улице.
Крабич был в восторге. Он в экстаз входит от идиотизма…
Когда я к Крабичу после Стефы заскакивал, брата–мильтона на улице встретил. Не такого пьяного, как Крабича, но и не трезвого. Он сказал, что нашелся человек на следователя Потапейко. Дружок его, который не терпел конторских, поскольку из–за них из милиции вылетел. И может что–то придумать…
После разговора с Феликсом я уже не знал, зачем мне нужен следователь Потапейко, но брат–мильтон старался, свел нас — и мы встретились втроем: я, Иван Егорович Потапейко и его дружок Петр Зиновьевич. Брат–мильтон обозначил перед тем, сколько это должно стоить. Деньги я дружку отдал, тот — Потапейко. Должно быть, половину, да мне без разницы.
И Петр Зиновьевич вот что «придумал».
— Или вы, Роман Константинович, или Лидия Павловна, или кто–нибудь пусть все же найдет пистолет… — кто–то ведь знает, где он?.. — и отдаст Ивану Егоровичу. Ну, не находился, да вот случайно обнаружился. Бомжи пистолет опознают, он сдается на экспертизу, а та показывает, что Игорь Львович убит не из него. Версия следствия по вашей линии, Роман Константинович, рассыпается, собирать ее по новой Иван Егорович и пробовать не станет — и конторским, Роман Константинович, которые на нее только вас и цепляют, клизма.
Они попросту забирали у меня бабки. Посчитав лабуха за лоха. И Петр Зиновьевич, чтобы хоть как–то свое отработать, по имени отчеству старательно и подчеркнуто всех персонажей действа называл. Меня назвал трижды.
Я спросил:
— А если бы пистолет сразу нашелся, экспертиза показала бы, что Рутнянского не из него убили?
— Необязательно и даже вряд ли, — щелкнул пальцами следователь Потапейко. — У нас теперь проблемы со специалистами. А так я буду искать другой пистолет.
— У меня?
Потапейко весело удивился:
— Откуда у вас столько пистолетов? — И положил мне руку на плечо. — Мы ведь обо всем договорились. Находите и приносите.
Я сказал, что подумаю. Может, и найду.
И все же я на самом деле лох, а не лабух. После того, что рассказал Феликс, и дураку понятно, что избавились от Рутнянского конторские. Следили. Может, и не во дворе, а в подъезде, этажом выше. Оттуда есть лаз на крышу. Подождали, пока вышли бомжи, я, «профессорша». Самый момент… Лишь один эпизод разрывал действо: как это кто–то быстренько вошел в квартиру — и сразу стал щупать за подкладкой шубы? Или нюх у них на пистолеты?.. Почему–то в моем представлении стрелять мог только этот пистолет.
Если же, как по всему получается, не этот, тогда как он сразу оказался у Лидии Павловны?.. Или все в ней при виде убитого сына так окоченело, что она шубу набросила? Села плакать над сыном и подкладку подшивать?..
Как бы там ни было — Лидия Павловна наткнулась на пистолет. И она, как и я, подумала, что он тот самый. И что его подбросили, чтобы найти в шубе за подкладкой. Да фиг найдете у Зои в сумочке — так получалось…
Лидия Павловна из Москвы не вернулась, Зоя приехала одна. С тем самым и воротилась, что было в телеграмме. Мол, Игорь Львович набросился, у Лидии Павловны терпение кончилось, а тут пистолет под рукой — и она в отчаянии, чтобы навсегда покончить с ужасом, в котором жила, выстрелила. Театр, настоящая народная артистка… Надо совсем не знать Лидию Павловну, чтобы поверить в такое.
Зоя с самого утра прибежала ко мне с вокзала, а у меня — Зиночка. Так получилось. Я все не мог никак разобраться с выдумкой Крабича про смерть дочери… Как ему такое в голову стукнуло, почему и зачем?.. Решил Зиночку расспросить, а заодно объяснить, почему я с ее матерью… Зиночка зациклилась на этом. Ее заколотило, когда я в больнице объявился. «Не подходите!..» Отгородилась каким–то сундучком белым, который несла, и в глазах — отвращение! Редко на меня так, как на мерзость, смотрели — и чтоб я так себя и чувствовал. Здесь все одно к одному сошлось… Начал извиняться, едва уговорил… А где поговорить про такое?.. Пригласил к себе, ничего иного в виду не имея, а она вдруг, побелев, как тот сундучок: «Пошли! Мамку трахнули, так и меня!..» Дома ничего не было и быть не могло ничего, хотя Зиночка порог переступила — и сразу свитерок стягивать… На голову натянула, грудь оголив: «Ну, что? Как у мамки?!. И все остальное показать?!.» Но она так защищалась, ненавидела меня так — и я обтянул свитерок, по отчаянной голове погладил: «Ты друга моего дочь… прости, не знал…» «Никогда я дочкой не была ему, припыленному! И мамке теперь не дочь!..» Я все гладил по волосам: «Успокойся…» «Как вы могли! Как вы все могли!..» До слез дошло, после слез она успокоилась немного, стала что–то слышать, можно было говорить… так мучительно и долго я с детьми своими не разговаривал — ни с Камилой, ни с Робертом. Среди ночи Зиночка устала, в последний раз нервно всхлипнула — и внезапно, сидя в кресле, заснула. Мгновенно, как дитя. Я перенес ее на кровать, лег сам. Мы просто переночевали вместе, но Зое наутро я не стал объяснять, что все не так, как ей показалось. И Зоя, переговорив со мной на кухне, ушла, а Зиночка — нет. И посмотрела, я заметил, вслед Зое победительницей. Пигалица несмышленая…