Крутая девочка — моя Ли — Ли.
Шоу какое… Лидии Павловне в таком музыка не мешала бы…
Машинально выпив коньяк, я встал, чтобы пойти, мне в кабинетах этих больше нечего было делать, мне к Ли — Ли нужно, к Ли — Ли, и я выскользнул в приоткрытую дверь, а из двери напротив высунулся Панок:
— Куда вы, Роман Константинович, на своих двоих?.. Сейчас поедем.
Секретарша у окна наливала кофе… Я подошел, взял… На той скамейке в сквере, где поджидал я утром президента, сидел другой человек. Маленький, одинокий…
Снизу не видно того, что сверху.
Шигуцкий вышел от госсекретаря:
— Поехали!..
В парадном подъезде громадины Комитета госбезопасности стоял железный Феликс — бронзовый. Тезка Рачницкого. Я думал, его выкинули отсюда, когда в Москве с постамента своротили, оказывается, нет…
— Вы к председателю, а я в «американку»? — спросил Панок, и Шигуцкий кивнул.
Кабинет председателя значимостью впечатлял больше госсекретарского. Сколько же через него жизней, судеб прошло — безвозвратно?..
Председатель, над спиной которого нависал портрет президента, сидел за столом сутуло и выглядел больным.
— Ну что, генерал?.. — поприветствовал Шигуцкий. — Штаны сидеть не заболели?..
— Рад… — привстал председатель и закашлялся. Вряд ли я был ему в большую радость, и еще в меньшую, похоже было, Шигуцкий.
— Рад познакомиться… Штаны на мне казенные, не болят.
Мы были знакомы. Даже на брудершафт выпивали на банкете после концерта в день чекиста. Генерал это, наверняка, помнил, но на всякий случай не при Шигуцком. Да и кто с кем не выпивал…
Окна кабинета выходили на Скорининский проспект. В свое время, когда проспект был Ленинским, под часами на башне дома напротив назначали мы с Крабичем свидания случайным спутницам жизни. Нравы в те годы были не настолько свободные, как теперь, и приходилось мыслить над ускорением процесса сближения. Мы прятались за крайней колонной на крыльце Комитета госбезопасности — ближе к входу подойти боялись — и ждали, пока взглянут спутницы в нашу сторону. Подловив момент, тут же сбегали по ступенькам, делая вид, будто меньше всего хотели, чтобы спутницы заметили, откуда мы… Куда эффектнее выглядел бы, конечно, выход из двери, но и появление из–за колонн действовало: «Вы секретные?..»
А то нет!..
Махнуть бы спутницам из окна кабинета… Возвратным взмахом в ту дивную пору, с которой стрелки часов на башне прокрутили почти четверть столетия.
— Государственные интересы, Роман Константинович, превыше всех остальных. И прежде всего они требуют средств. Средств, средств и средств. А где их брать, если не продавать? Поэтому продаем, что покупается. И если американцы продают оружие, почему нам нельзя? И технологии они продают. А скандал им нужен, чтобы от рынка нас отсечь. Вы разве хотите, чтобы нас от рынка отрезали?..
Председатель говорил вяло… Будто сам не верил, что те средства, о которых он так печется, достанутся государству.
За концерт на день чекиста он заплатить обещал, Ростик уже руки потирал, да все обошлось банкетом… Кирнуть и поберлять…
Я не мог хотеть, чтобы нас от рынка отрезали, потому что на столе председателя лежали два уголовных дела. Одно, взятое из милиции, на Плониша Романа Константиновича — по подозрению в убийстве, второе, заведенное в Комитете госбезопасности, на Рачницкого Феликса Андреевича — по подозрению в шпионаже.
— Мы связываем одно со вторым, и поверьте, Роман Константинович, что вы — убийца, а он — шпион. Убедите его, что этим и закончится, чтобы на иное не рассчитывал.
К обложкам уголовных дел были прикреплены бланки. Абсолютно такие же, как тот, который давным–давно в кабинете проректора консерватории принуждал меня подписать человек, который назывался Николаем Ивановичем…
Что бы ни говорил Панок про время и перемены, ничего не изменилось в этом ведомстве — недаром на страже железный Феликс стоит.
— Подписываетесь оба — и оба свободны.
Отстегиваемся от дел…
— И какая кличка у меня будет?
Председатель взглянул, как некогда Николай Иванович.
— Никакая. Трогать мы вас больше не будем. А впрочем, если хотите, сами себе придумайте…
— Можно лабух?
— Что это — лабух?..
— Поговорили, — поднялся Шигуцкий. — Пора в тюрьму.
В тюрьму я не хотел. Я хотел к Ли — Ли.
— А Рачницкого сюда нельзя? У нас разговор все же, не допрос.
Шигуцкий скосился на председателя, тот сказал:
— Нет.
— Что значит нет? — рявкнул Шигуцкий, и председатель вновь закашлялся…