Нет, не может быть. Не за что меня так без памяти любить. А Ли — Ли не согласна: «Есть, только ты в самом себе потерялся и найтись не мог, а я нашла». Что–то такое говорит, как отец ее, доктор китайской философии.
«Если ты меня любишь, зачем же тогда Зою привела с нами спать? Не сходится одно с другим…» — а Ли — Ли не раздумывает: «Сходится все, я не спать ее привела, а найтись, она сама в себе потерялась, а ты нашел. Мы все живем, чтобы найтись, или найти тех, кто сам не находится».
Ли — Ли кому хочешь голову задурит.
«И ты нашлась в Феликсе? И так спасать его кинулась, что все мы теперь можем потеряться?.. И почему ты не сказала мне ничего, а всё — до последнего — сама, сама, сама?..»
Ли — Ли на это молчит.
Пускай тогда Феликс ответит — и Феликс отвечает: «Потому что ты лабух, слабак. Я сегодня видел, как тебе пальцы со страха скручивало, ты бы и не показал те бумаги никому, если бы не Ли — Ли».
Выходит, Ли — Ли молчит, потому что думает: «Если бы всё не я сама, тогда бы никто — и ты сидел бы, как мышь под веником». И хотя это не так, но как докажешь?..
«А фотоснимок?.. — спрашиваю я, потому что мне так обидно, что Ли — Ли обидеть хочется, чтобы плавно отвернулась. — Ладно бумаги, но зачем фотоснимок было для Панка красть?..»
Ли — Ли, как всегда, когда обижается, плавно отворачивается и говорит туда, куда отвернулась:
«Я не крала, я взяла… И не для Панка… Неужто ты не знаешь, что есть обычай такой- снимки любимых с собой носить?»
«Ты и Феликса любишь?..»
Ли — Ли там, куда отвернулась, молчит, а Феликс спрашивает:
«А почему нет? Почему только тебя?..»
Как это: почему только меня?.. А кого еще?.. Сейчас я скажу ему, почему только меня:
«Я в президента стрелять ходил, Феликс!»
«Из–за ревности. Это ревность тебя погнала, она страха не знает, а не ты».
«Я и есть моя ревность, кто же еще?.. И не только из–за нее, но и из–за тебя, из–за всего, потому что невыносимо — как так жить можно?.. Нельзя, мне открылось, что жить так нельзя… Обойма в пистолете почти полная, без одного патрона — и ты увидишь, когда выйдем отсюда…»
Если выйдем.
Холодно в тюрьме.
Не так даже холодно, как жутко, сжимает всего, душит, потому что камера — или карцер — клетка метра три на полтора, а у меня клаустрофобия. Я с детства собак, потому что бешеная покусала, и замкнутого пространства боюсь — в трубе застрял маленьким, мужики веревками вытаскивали. На краю поля труба лежала длинная и узкая, только втиснуться — я и влез. А ее с другого, подветренного конца песком слежавшимся забило — так, будто обруч окаменевший в трубу вставили — и вперед не пролезть, и назад никак: не ползется назад. Я бы и загнулся в той трубе, сердце бы разорвалось — ужас в него вломился несусветный какой–то — если бы Жорка Дыдик, который козу искал, мужиков не позвал…
Как я в ней застрял, так, видно, и труба во мне засела, я стал панически бояться всего, что замкнуто, заперто, в спальне двери оставлял приоткрытыми, обе жены злились, а я не знал, что болен, пока мы в Калининград, на Балтийский флот с концертами не поехали. Там командир подводной лодки со мной сдружился, в лодку затащил — и в поход на три часа, контрольный какой–то поход после ремонта лодки, чтоб я почувствовал романтику. Без всякого разрешения меня взял — это ему потом звездочки на погонах стоило. Лодка не атомная, старая дизельная, она разогревается внутри и никак не остывает, духота в ней, как в парилке, но самое страшное — я в трубе. Нигде не стать, не пригнувшись, не пройти, чтобы не удариться, лег в командирской каюте, чуть большей, чем гроб — и уплыл в никуда… Всплыл в госпитале, где доктора и рассказали про болезнь… Так что кулаки об меня можно было и не сбивать, с меня камеры этой — или карцера — достаточно.
Избили меня сразу, как только в камеру, или карцер, завели — Шигуцкий, думаю, чтобы сразу оприходовали, начальнику тюрьмы приказал. Когда избивают, тело никак не расслабить, Панку, видимо, никогда не врезали, как следует, не лез бы с советами…
«Ты мне про то, что больной, не рассказывай… — подозрительно, будто я сдаваться надумал, смотрит на меня Феликс и еще допытывается: — Командиром хочешь стать?»
«Каким командиром?» — думаю я про командира подводной лодки, с которого звездочка из–за меня слетела, а Юрка Жаворонок, с которым мы в пионерскую игру «Зарница» играли, появляется, похожий на Панка: «Придурок ты! Тебя власть в командирские заместители тащит, чтоб жил — кум королю, она под крыло свое тебя подбирает, а ты под кулаки ее подставляешься!..» И Ростик тут как тут: «Полковник Жаворонок правду говорит, я то же самое говорил тебе».