«Закончили?»
«Нет! — кричит Феликс. — Посмотрите, что с ним сделали!»
«Как они вас, Роман Константинович… — удивляется Панок, который, наверное, тело умеет так расслаблять, что бей ты по нему, как по воде. И на молодцев наступает: — Кто приказал?..»
Те, вытянувшись, молчок.
«Ладно, разберемся во всем!..» — грозит Панок, во всем разобравшись, кроме одного, — и смотрит то на меня, то на Феликса, который мне встать помогает:
«Так что?..»
Феликс мог бы и не спрашивать… И не приходить… А явился он, вероятно, для того только, чтоб я, лабух недоделанный, вспомнил, что есть такая вещь, как пристойность… будто Ли — Ли его попросила…
Ну, может, и есть…
Я киваю Феликсу, рукой махнув: его, в конце концов, дело, что выбирать, тюрьму или Москву, — и Феликс говорит: «Тогда пошли отсюда…», — но Панок не дает мне пройти:
«Часик–другой посидеть придется… Шигуцкий распорядиться должен, приказать, чтобы выпустили. Он — власть».
«А если не прикажет?»
«Прикажет. Позвонят и настойчиво попросят…»
Панка порисоваться тянет: победитель. У каждого своя фанаберия.
И это не все, что он для рисовки имеет. «Я у сестры вашей, — говорит он Феликсу, в карман руку опустив и на меня посматривая… — фотоснимок выпросил, так оставьте автографы. И день примечательный, и где и когда я еще вас увижу обоих?..»
Ну, конечно, мы в обнимку…
У сестры…
А то в Америку Феликс наши объятия отвез…
Как просто, Господи!.. И почему Ты сначала лабухом меня создал, а не сразу лохом?..
Но и не все просто… Панок тогда, в первый раз, мог и не показывать мне фотоснимок, это было необязательно — и так каждый знал, что мы с Феликсом дружили. Фотоснимок он показал, чтобы я подозревал каждого — и близких, самых близких… Чтобы понял, что, если буду против силы, сила сделает так, что все будут против меня.
Это система — они всегда натравливали всех на одного… И муж жену подозревал, и брат брата…
А Панок далеко пойдет… Игра в нем есть, не одна служба. Если, конечно, не переиграет: кагэбэ не казино.
«Тут сидеть?..» — оглядывается Феликс, которому камера моя не глянулась, и Панок одного его к двери ведет: «Нет, два часа Роман Константинович здесь за вас обоих посидит, ничего с ним не случится, если не случилось…»
Я молчу, потому что лучше потерпеть, чем сказать про болезнь, выдать, в чем твоя слабость. Кто его знает, как оно дальше повернет…
Феликс останавливается, обнимает меня, и я чувствую, что за спиной моей у него слезы на глазах, как и тогда, когда встретились мы во дворе Амеда… И вдруг он шепчет мне на ухо:
«А Ли — Ли на Нелли похожа, ты помнишь Нелли? Я, ты знаешь, и не любил, кроме нее, никого…»
Что–то меня настораживает… Тем более, что Нелли, какой я помню ее, ничем на Ли — Ли не похожа.
«Чем они похожи?..»
«Они обе, чтобы спасти».
Он сказал это так, как сказал бы: они обе, чтобы погибнуть. Мне это совершенно не нравится — и я говорю, оберегая Ли — Ли:
«Мы уже спаслись. Оба».
Феликс голову на плече моем катает: «Но не рассчитались», — и меня пробивает холодком от затылка: нигде и никогда больше мы не встретимся!.. «И Бог знает, где и когда рассчитаемся…» — катает голову Феликс, и я стою, неловко по спине его гладя:
«Я в Москву к тебе приеду. Там друг мой давний в ракетно–космических войсках служит, мы с ним третью мировую войну начать хотели — теперь вместе и начнем».
Отступив, Феликс недоуменно слезливыми ресницами моргает:
«При чем тут ракетно–космические войска?.. Да и нет давно таких, расформированы…»
С чувством юмора у Феликса так себе.
А у Панка нормально.
«Возьмите, чтобы веселее сиделось», — достает он, снимок пряча, конверт из того же кармана.
Фокусник тюремный…
Конверт пухлый — и почему–то я думаю, что в нем деньги. Те, что обещали Панок с Красевичем, когда вербовали: «Назовите сумму». Да разве заслужил я… и есть мне за что платить?
Панок нетерпеливо сует конверт в руку: «Ли — Ли для вас передала. Слово даю, не читал, хоть и надо бы, мало ли что…»
Если не читал, то откуда знает, что в конверте нечто такое, что читается?
«Ли — Ли?..» — спрашиваю я, не понимая, и Феликс на меня быстро–быстро, как в беседке у Амеда, глазами стреляет — уже из–за двери, пока она закрывается… и гремят замки в двери.
Вылупился…
Никогда и ничего раньше Ли — Ли мне не писала… Буквы у нее набегали, наскакивали одна на одну — так торопились, и все же похожи были на неторопливые, клинописные буквы рождественских американских открыток. Настолько похожи, что сразу так и показалось: их написал, торопясь, Феликс. Но это уже было бы слишком: быть со мной в одной камере — и чтобы подполковник госбезопасности, пускай себе по совместительству фокусник, от него при нем мне что–то передавал…