«Философы…» — подумал я и повез домой — через Грушевку — Зиночку, а она, доехав, спросила: «Можно я на похороны не пойду? Мне увидеть его страшно…»
«Какая ж ты медсестра?..» — начал я, и Зиночка дверцей хлопнула: «Про это вы уже спрашивали!..»
И в самом деле, спрашивал… Надо бы с Зиночкой поговорить, как с Ли — Ли, сказать все, как оно есть, но Зиночка не Ли — Ли — и Стефа выскочила из подъезда: «Стой!.. Алика забрали, Лидия Павловна позвонила, чтоб помогли прибраться…»
Алика, пока я ездил, забрали Ростик с Крабичем, Ростик еще пару лабухов прихватил — гроб в комнате Игоря Львовича стоял. Крабич, которому Лидия Павловна, конечно же, рассказала все, о чем у Потапейко дозналась, сразу подошел ко мне:
— Это правда было?
— Нет.
Он кивнул и отошел. Поверил — мы иногда верим друг другу… Хотя, если говорить о чем–то большем, чем правда, так как раз было.
Я не люблю правду, она не для нормальных людей. Никогда не любил, думая, разумеется, так, как воспитывали, по–пионерски: пионер — сама правда.
Думать и любить — это разное.
Как–то опыт психологический — в фильме каком–то научном, Камила посмотреть принесла: «Кино про тебя…» — меня поразил. Разным детям клали игрушку за спиной: «Твоя будет, если угадаешь, какая». Потом делали вид, будто отлучиться нужно, и предупреждали: «Не подсматривай, потому что вернемся и заберем». Отойдя, наблюдали и, вернувшись, спрашивали: «Подсматривал?..» Не подсматривали, или, взглянув, правду говорили только глуповатые дети. Остальные, все как один, подсматривали и говорили, что нет.
Поищи дураков — правду говорить.
А кино — настолько же про меня, насколько и про всех… Как мы рождаемся, живем и умираем. И если с тем, как рождаемся и почему умираем, еще можно разобраться, то с тем, как и для чего живем…
— Лабухи на похоронах сыграть готовы, — доложил Ростик. — Как ты?..
— Я тоже.
Он не понял.
— Что тоже?
— Сыграть готов. Привезешь завтра дудку?
У Ростика труба есть. Классная труба, он рассказывает всем, как у Майлса Дэвиса в карты ее выиграл. И, чтобы поверили, рассказывает еще, как Майлс Дэвис анекдот ему рассказывал. Про лабуха американского, который в больнице лежит, и лабухи американские проведать его приходят. А доктор торопит: «Быстрее, ему пять минут осталось». Те в палату: «Джон, ты хотел бы с Джимми Хендриксом слабать?..» Лабух, едва дыша: «Всю жизнь мечтал…» — «Тогда прощай, у тебя пять минут на сборы, Джимми не любит, когда опаздывают».
— Так ты же тут как–то… — оглянулся Ростик.
— Нормально. Кто я ему? А так — все на местах.
Ростик сказал:
— Что ж…
Войдя в комнату Игоря Львовича, я почувствовал, что мне взглянуть на Алика тоже страшновато. Возможно, не так, как Зиночке, и не на Алика… я его из морга забрал бы, если бы не бзик Лидии Павловны, которая черной сидела возле гроба… страшновато взглянуть на Альгерда. Но отпроситься с похорон мне было не у кого.
Я не узнал его. Не то, чтобы не узнал, это был, конечно, Алик, кому еще быть, но и не Алик, не мальчик — смерть сделала из мальчика мужчину. Я увидел, как она стояла над ним, чисто–белая, неприкрыто счастливая, что приняла достойного, и все хотела поправить волосы, у Алика прядь выбилась из–за уха, но никак не могла поправить, чтобы не заметили — и тогда Лидия Павловна встала и поправила. Алик и перед смертью в белом, и перед Лидией Павловной в черном, перед всеми был спокойным, уверенным в правоте того, что свершил.
Я не был настолько уверен, как он, и спросил: «Что же вы, Альгерд Альгердович?..»
Он едва заметно улыбнулся, поняв, что я был у него дома.
«Как там?»
«Нормально. Казимира видел».
«Отец так и не вернулся?»
«Нет. — Мне захотелось чем–нибудь зацепить его, чтобы он не был таким спокойным и уверенным в правоте. — Ты зачем сказал, что отец просто пьяница?»
«Я так не говорил. Вы так поняли, чтобы проще. А объяснять — кому слушать хочется?»
«Я бы послушал…»
«И что? Бросились бы помогать?.. Вы и так мне помогли — у Лидии Павловны поселили. Она вон, видите, как мать…»
«Так пожалел бы».
В Алике что–то дернулось, слегка исказилась правота — и Смерть сказала, не промедлив:
«Здесь некого жалеть».
Алик вновь стал спокойным, он доверял Смерти.
«Почему Зиночки нет?»
«Боится».
Он во второй раз улыбнулся — какая мечтательная у него улыбка:
«Я бы тоже боялся. Ребенок…»
«Ей столько же, сколько Ли — Ли».
На лице Алика отразилось спокойное удивление.