Я сказал как–то Ростику, что эти штучки свои жидовские он мог бы и оставить, не одни ведь кругом антисемиты, есть приличные люди, и он спросил в ответ: «Ты, приличный, разве думаешь обо мне: у, еврей пархатый?.. Ты ведь думаешь: у, пархатый жид!..»
Не доказывать же ему, что я так не думаю, хотя…
Ростик допытывает:
— Ты хоть раз за всю жизнь голосовал?
— Нет.
— А я каждый раз. Поэтому и было всегда девяносто девять целых и девяносто девять сотых… Если б еще ты голосовал — были бы все сто.
— Чего ж теперь меньше?
— Жиды разъехались. Нельзя допускать, чтобы жиды разъезжались. Это может сорвать любые выборы и погубить молодую демократию. А я молодую демократию люблю.
— Ты лучше девок молодых люби.
Глянув на часы, Ростик встает.
— Самое время… Пошел я насчет баньки.
— Зачем ходить? Позвони.
— Не облегчай мне жизнь. Ты и так мне ее облегчаешь, за меня на девках подскакивая. Глянь–ка на себя… — подает Ростик зеркало. Он, в отличие от ловеласов местечковых, которые когда–то при себе карманные зеркальца с расческами носили, только зеркальце носит, расческа ему ни к чему… как, впрочем, и зеркальце. — Из–за этих подскоков ни крови в тебе, ни соков, а мне завтра анализы сдавать.
У нас театр–студия. Если попытаться объяснить толково, что это такое, так и не объяснишь. Потому что все бестолково, но как–то вертится.
По жизни, прежде всего по жизни, а потом уж по профессии, я музыкант. Ништяк, как говорят лабухи, играю на гитаре, на трубе, на скрипке, да, пожалуй, на всем, из чего можно выдуть, выжать, выстучать хоть какой–то звук. Но играю не так, чтоб одному на сцене стоять.
Мне надо, чтобы рядом были. Чтобы просчитать, пальцами прищелкивая: раз, два, три, четыре — и пошло–поехало: «Смотри, как тихо и как чисто…»
Я Блонька, лабух. С лабухов Ростик собирается бабки сшибать за показ самой длинной волосины.
Лабух среди музыкантов — словцо вроде обидное. Уничижительное. Не музыкант — лабух. Не играет — лабает. За деньги там, еще за что… Не во имя самой музыки, короче. О каком–нибудь желторотике, который и лабать–то еще не умеет, скажешь лабух — обижается. А я нет. Как и никто из тех, кто простоял на сцене лет по двадцать. Для нас это — жизнь, что ж нам на жизнь разобиживаться?..
За мной рестораны, которые в мое время ресторанами никто и не называл, а только кабаками, пьяные свадьбы и юбилеи, около десятка попсовых ансамблей и рок–групп. Поэтому для меня в нашем словце — еще и наша цеховость. Принадлежность всех нас к музыке — и нас одних к другим. Код, знак, по которому мы распознаемся, ибо нигде и ни в чем, кроме музыки, лабуха не сыщешь.
Музыкант, который хоть немного не пожил жизнью лабуха, не музыкант, а так… что–то такое… творец… композитор.
Лабухи просекают, о чем я.
Я из времени «Beatles» и «Песняров». Пусть малость запоздавший, пусть безотцовский, пусть даже байстрюк — но байстрюк того времени. Чтоб вы знали: битлы и песняры были в мое время на равных. А если кто–то из вас козлиную морду скорчил: какие еще «Песняры»! — так пошли вы!..
Видел я козлов… Едва не прыгали от радости, когда «Песняры» распадались. А спроси: «Ты чего прыгаешь? Тебе самому от этого хоть кочерыжка капустная перепадет?..»
Нет! — их комбикормом не корми, если что–то настоящее кончается и уходит. Им кажется, будто на опустевшем месте сами они настоящими выглядеть начинают, рожки показывают — шибздики, чмо болотное.
Время от времени я встречаюсь с песняровской легендой, с Мулей, и мы спрашиваем друг у друга, кто как жив, ну и про прочие мелочи. О большем спрашивать как–то не о чем, он и старше меня, и… Лабать меня в «Песняры» Муля когда–то не взял — и правильно сделал. Я лабух, а он Муля — какие тут и к кому могут быть претензии?..
Вот это несколько разное: лабух — и Муля. Просекаете?.. Здесь, как сам Муля говорит, нюансы… А о том, что уже не несколько, а совсем разное, Муля говорит: лабухня. Не лабухи, а лабухня — разницу улавливаете?..
С Мулей я не равнялся и не равняюсь. Схожи мы разве только в том, что параллельно разводились… Как я с Лидией Павловной параллельно разменивался… Ну, с Мулей не так параллельно, он раньше начал. Но даже это получалось у нас по–разному: у него — глобально. Он уходил из очередной семейной жизни, как Толстой из Ясной Поляны. Куда и к чему пришел — его дела: в каждой избушке свои погремушки. И все же я мудрее Мули себя чувствую, в третий раз не женившись.