Засмеявшись, таксист сказал почему–то:
— Это не Москва. Куда едем?.. На кладбище?
— Вас узнают все… — нашла, наконец, что сказать Зиночка. Я не стал возражать, а таксисту было все равно.
— В ресторан, — решил я, придумав самое простое. — Вышло так, что у нас праздник.
Зиночка заупрямилась:
— Нет, у меня день рождения вечером!
Таксист снова засмеялся — он, видно, все же поспал.
— Вечер рождения у нее… Далеко тебе еще до вечерней…
— До вечера и загуляем, — пообещал я. — До ночи.
— Я не люблю рестораны!
— Тогда куда?..
— Никуда. Туда, куда Алика, — и никуда. Меня дома ждут.
За решительностью в голосе Зиночки решительности было не ахти сколько…
— Значит, к тебе едем. Где–то же нужно отметить…
Зиночка настороженно не поверила.
— Вы в гости к нам?..
— Если приглашаешь…
Я сказал это, чтобы подразнить Зиночку, а она вдруг решительно распорядилась:
— Улица Железнодорожная! Ой, как мамка обрадуется!..
Ну, где дочка, там и мамка… По жизни у меня так.
— Ехать? — спросил таксист. — Ночь проездили — теперь день… Меня Виктором зовут.
И почему он, такой веселый, около кладбища стоять боялся?..
— Зиночка, у меня работы — лопатой не разгрести…
— А лопата в ресторане? — обиженно спросила Зиночка. — Я приглашаю — вы же сами напросились…
Действительно, она приглашает — и я сам напросился.
— Едем, Алик?
Я ожидал, что Алик, как обычно, застесняется и откажется… Алик застеснялся, расстегнул сумку и достал примятый букетик ромашек.
— Возле дома нарвал… Не знал, что у тебя день рождения, но так даже лучше…
— Алик!.. — расцеловала его Зиночка. — Как я ромашки люблю!
Алик оцепенел, хотя целоваться его учили и Зиночка, и Ли — Ли.
Глядя на Зиночку, можно было поверить, что она больше всего на свете любит ромашки… Когда я дарил цветы Марте, Марта говорила: «Возьми вазу и поставь где–нибудь…»
Чтобы я не думал, будто могу растрогать ее такой мелочью.
Редкая женщина. Даже среди немок.
— Поехали, — сказал я таксисту. — Через магазин.
В витрине магазина стояла кукла с тортом на руках. Не манекен, кукла — ростом с Зиночку и похожая на нее. Грудь торчком, спинка ровненько, попка кругленькая…
— Вы что, это оформление! — едва брови не переломились у продавщицы, будто я не куклу, а ее купить надумал. Пришлось идти к директору — я уже не видел иного подарка.
— Ой… — только и смогла выдохнуть Зиночка, когда я посадил рядом с ней куклу, а таксист сказал:
— Как из секс–шопа… Резиновая?
— Как сестра… — удивился Алик.
— Это мне?.. — осторожно погладив куклу по волосам, спросила Зиночка. — Я для вас больше не кукла?..
— Не кукла, — ответил я. — Куклина сестра.
По Железнодорожной проезжали мимо Грушевки, на троллейбусной остановке промелькнули Крабич с братом–мильтоном. Брат был в форме и держал Крабича под локоть — Крабич, видно, не твердо стоял на ногах. Со стороны можно было подумать, что его задержала милиция. Со стороны о многом можно подумать не так, как оно есть на самом деле.
— Подождите, — попросила Зиночка, когда мы подъехали к ее дому в конце улицы и поднялись к двери квартиры. — Поднимемся еще на пролет…
Она поставила куклу перед дверью, позвонила и взбежала к нам.
В отличие от той двери, через которую играл я в любовь с Лилей, эта дверь была с глазком, в который посмотрели и открыли.
— Ключи потеряла?..
Зиночка ладони в кулачки стиснула в восторге.
Я хоть и так себе композитор, лабух, но с абсолютным слухом. И я сразу вспомнил голос, который спросил: «Ключи потеряла?..» Переливисто–вихлявый и одновременно вялый, безнадежный…
Мать Зиночки узнала в кукле дочь, а я в голосе — Стефу. Одну из случайных спутниц жизни, с которыми встречался на Грушевке в доме Крабича.
Кругами водит нас жизнь…
«Ой, как мамка обрадуется!..»
Худенькая, маленькая женщина в двери только отдаленно напоминала Стефу… Она изменилась больше, чем ее голос… Куда больше…
— Ты во что это одета?.. — шагнула к кукле Стефа, дотронулась до нее, и кукла повалилась навзничь — головой о ступеньки. — Боже мой! Зина!
Стефа, ничего еще не понимая, бросилась к кукле, подняла, ошеломленная…
— Это кукла, мамка! — скатилась вниз Зиночка и успела подхватить мать, терявшую сознание. — Кукла, подарок!..
Мамка обрадовалась так, что не сразу пришла в себя. Она и в молодости была впечатлительная: кончая, почти всегда плакала… Вяло, безнадежно…