— С голландцами какими?..
— Нашими. У нас давно уже никто свои цветы не выращивает. Пот, работа. Из Голландии прут. Там купил — здесь продал. А голландские цветы без запаха! Что такое цветок без запаха? Название одно — хоть роза, хоть тюльпан… Как–то еду, а Тихон с Алексеем их таскают, разгружают. Вы что, спрашиваю, разгружаете? Понюхайте, они же не пахнут! Мужики понюхали — и плюнули. Ну, если так, то я к себе их забрал. В теплицах помогают, по хозяйству. На базар их не ставлю, живые деньги нутро им жгут. На пару бутылок наторгуют — и уже им не можется. Хоп — и в магазин. Бросают все и бегут. И в тот день сбежали, когда я ваш фикус забирал. Искал их как раз, а тут вы с фикусом. Потом они возвращаются с американцем, а он вашим другом давним оказывается. Тесный мир, правда?..
— Тесноватый… Зачем тебе американец сдался?
— Как зачем? Дружба народов…
Из города мы выбрались по Слуцкому шоссе и, проехав Лошицкий парк, свернули на почти сельскую улицу, в самом конце которой, отделенный от соседей полем с теплицами, стоял за каменной оградой дом Амеда. Двухэтажный, с флигелем и мансардой, на которую вела снаружи винтовая лестница. Внутри двора — просторная беседка и, как и теплицы, стеклянной крышей прикрытый бассейн, обставленный фикусами.
Невзрачный пикапчик, из которого вылезли и молча подались во флигель фикусолюб с асимметричным, никак не соответствовал хозяину таких владений… Хитрый татарин. «На цветах живу…»
— Море… пальмы… — потянулся, засидевшись в машине, Амед. — Я с женой, еще невестой, был однажды в Сухуми, полюбил море с пальмами… Здесь не растут. Свой фикус узнаете?
Я не то что фикус, я Феликса не сразу узнал… Он спускался по лестнице с мансарды и был больше похож на бомжа, чем сами бомжи. Куда больше! В диковато–желтой, с обезьяной на пальме, майке, засаленных спортивных штанах, рваных сандалиях… Настолько похожий на бомжа, будто всамделешний американский шпион.
Мы обнялись, что–то во мне встрепенулось в глубине, вознамерилось защемить — и не защемило. То ли из–за неожиданного вида Феликса, то ли из–за времени, которое прошло — у каждого со своей музыкой.
С пустотой.
А Феликса, я почувствовал, поддавило… И не моими объятьями.
Когда–то была у нас общая мелодия… Лет двадцать назад, чуть больше… Ее звали Нелли — и она погибла. Случайно погибла, но Феликс считал, что по его вине.
Видно, это в нем и защемило — он за спиной моей даже слезу смахнул… Мне неловко стало столбенеть под слезой, и я спросил не очень удачно — да как при такой встрече удачно спросишь:
— Американские сантименты?
— Лабух ты… — все еще обнимая, шепнул мне на ухо Феликс, потащил к беседке и, не стерпев, выдохнул мелодию, которую я угадал. — Нелли…
У меня была одноклассница, Нелли — школьная, детская любовь. Она поступила в политехнический, где учился Феликс, и свела меня с ним… Намеренно свела, чтобы показать, что он у нее есть, потому что я познакомил ее с Ниной. Это было перед Новым годом, который мы компанией собирались встретить на даче профессора Румаса в Крыжовке. У профессора прихоть имелась такая: на Новый год давать ключи от дачи студентам. Вроде как подарок от Деда — Мороза… Нелли с Феликсом напросились в нашу компанию, мы поехали ввосьмером, на двух машинах, а по дороге Нелли и Феликс разругались. Он психанул, на ходу выпрыгнул — и ничего с ним не стряслось. Скользнул по наледи — и в снег. Его уговорили, успокоили, но в первую машину, где ехал с Нелли, он не сел, втиснулся к нам, во вторую. А километра через три с проселка на дорогу выскочил трактор с прицепом. Как раз под первую машину…
«Если бы Феликс не выбросился, если бы мы не остановились…» — промелькнуло во мне, как только смог я о чем–то подумать… Стоя над тем, что осталось от Нелли, мы жутко — в землю — молчали. Молчать можно в небо, а мы молчали в землю, пока Нина не сказала: «Это из–за нас…» Она тихо–тихо, мне одному сказала, а Феликс пошатнулся и, чтобы не упасть, вцепился, сдавил меня объятьями — и сжимал, сжимал, сжимал… Это были единственные в нашей жизни мужские объятия, если не считать нынешних.
— Я ездил туда, под Крыжовку, — отпустил меня и усадил за стол в беседке Феликс. — И на кладбище… Так нахлынуло… Знаешь, что представил?
— Шашлык–машлык? — окликнул со двора Амед.
— Или татарчик? — спросил Феликс, я пожал плечами. — Сырое мясо со специями, ты ел?..
— И шашлык, и татарчик, — идя в дом, решил проблему Амед. — Дружба народов.
Феликс помолчал вслед Амеду, и я сказал:
— Рад, что увиделись.
— И я рад. Понимаешь, не проходит… Я там вдруг представил, будто я — Нелли, а Нелли — я. И это она приехала ко мне под Крыжовку, пришла на кладбище… Как думаешь, она пришла бы?