Немного позже мне удалось привыкнуть, что все мало-мальски значимые мероприятия в этом времени начинаются с митинга, но сейчас эти речи, полные пафоса перед искренне скорбящими людьми, показались мне несколько неуместными. Однако присутствующие встретили их если не с одобрением, то уж точно с пониманием. Для них классовая борьба, о которой с жаром толковал товарищ Фельдман и другие выступающие, была повседневной реальностью. А погибшие, как ни крути, жертвами этой самой борьбы.
Особенно всем жаль было Машу, оказавшейся совсем молодой и красивой девушкой, примерно одного возраста с Никишкой. Во время боя она яростно отстреливалась, пока её не ранили и не захватили бандиты, а потом… в общем смерть её не была легкой. Так что, узнав подробности, я больше не сомневался в правильности своего выбора. И если ко мне ночью снова вздумает заявиться убитый мною матрос, найду что ему сказать. Что же касается выживших, надеюсь, Нечая и его подручных расстреляют, ибо ничего другого они не заслужили…
Потом было шествие под звуки духового оркестра, залп почетного караула, женский плач и хмурое молчание мужчин. Наконец, всё закончилось, и можно было уходить, но рядом со мной снова оказался Никифор, а вслед за ним и Фельдман.
— Как устроился, товарищ Семёнов? — вроде бы участливо спросил начальник милиции, но что-то в его тоне заставило меня насторожиться.
— Нормально, — коротко ответил я. — Не выгнали добрые люди.
— Это хорошо. Чем думаешь заниматься?
— Даже не знаю, — пожал я плечами. — Попробую найти работу, а там видно будет.
— Ты ведь, кажется, музыкант?
— Да.
— Всё хотел спросить, а что за песни ты пел бандитам? — задал, наконец, главный вопрос Фельдман и буквально впился в меня испытующим взглядом.
Идущий рядом и явно сдавший меня Никишка последовал его примеру и теперь за бедным музыкантом следили две пары недоверчивых глаз. И что в данной ситуации прикажете делать?
— Бандитские, конечно, — как можно более равнодушным тоном отвечал я. — Что же им ещё можно исполнить? Почему-то мне кажется, что «Интернационал» они не оценили бы!
— И как же это понимать? — нахмурился Фельдман, явно считавший, что Николай Семенов должен был героически погибнуть за Советскую власть, но ни в коем случае не поступиться принципами.
— А вот так, дорогой товарищ! — огрызнулся я. — С волками жить, по-волчьи выть!
— Испугался, значит!
— Не в этом дело. Я, товарищ Фельдман, не просто конником был, а ещё и разведчиком. И для выполнения заданий командования приходилось и форму вражескую надевать, и честь золотопогонникам отдавать и много чего ещё делать, о чём вам знать не положено. А потому считаю, что в сложившейся ситуации поступил правильно! Сохранил жизнь и себе и вашему юному, но при этом чрезмерно болтливому сотруднику. А когда возникла подходящая ситуация, стал действовать. В результате чего главарь бандитов по кличке Нечай был захвачен, причем без напрасных потерь со стороны представителей народной власти.
Выпалив всё это в лицо явно опешившему Фельдману, я хотел повернуться и уйти, но не получилось. Смутившийся от моей отповеди мальчишка кинулся ко мне и, по-щенячьи заглядывая в глаза, затараторил.
— А я знал, я верил, что вы свой! Советский!
— Ладно, проехали, — сухо отозвался я. — Если вы закончили, то я, пожалуй, пойду. Надо ещё работу искать. Не хотелось бы, знаете ли, всю войну пройти, чтобы в мирное время с голоду помереть.
— Знаешь что, Семенов, — рубанул рукой воздух Фельдман, — а иди ко мне в милицию! Мне такие люди как ты — во как нужны!
И в подтверждение своих слов провел ладонью по горлу.
— Вот значит как, — усмехнулся я, лихорадочно соображая как уклониться от такой чести, избежав при этом проблем в будущем. — Только что собирался в кутузку отправить, а теперь на службу зовешь!
— Ты что, обиделся? — искренне удивился тот. — Зря. Мы, конечно, иногда перегибаем, но бдительность в нашей работе — первое дело!
— Факт, первое! — горячо подтвердил его слова Никишка.
— Михаил Борисович, — припомнил, наконец, слышанное в толпе отчество начальника милиции. — Понимаешь, какое дело. Устал я от всего этого. От службы, от стрельбы, от потерь… мирной жизни хочу хоть самую чуточку ощутить. Хоть краешком зацепить. Понимаешь?
— Эх, товарищ Семенов, — кажется, искренне огорчился моей несознательностью Фельдман. — Все я понимаю, да только рано нам шашку на гвоздь вешать! Столько разных гадов изо всех щелей повылазило, что просто диву даешься… Но уж если ты все решил, неволить не стану.