— Роланд? — спросила спокойно, равнодушно. Иоганн не ответил, сказал только:
— Подай напиться.
Жена зачерпнула кружкой кваши, потом добавила так же спокойно:
— Ладно, старик, пойдем спать!
Широкая супружеская кровать поскрипывала, пока Урзула отчитывала свою вторую половину:
— Ты сам виноват. Не наш Роланд ребенок. Его лаумы-волшебницы подменили. Таким ледащим родился, в первый же день просила пастора привезти, окрестить его, но ты дрых, пива налакавшись. Только на четвертый день пастора привез, сынка своего крестного…
— На третий, — возразил было Иоганн.
— Мне лучше знать. Говорю — на четвертый, а тем временем лаумы-волшебницы успели его в люльке подменить. После стольких лет мать родную повидать не пожелал… — И Урзула всхлипнула. — Нет, не сын он мне, лаумы его подменили. Ты тоже хорош — лень было на люльке новый крест выжечь…
— Были на ней уже два от старших сыновей, — опять возразил Иоганн. — Ну и где теперь Детлав с Иоганном?
— Те хоть в море утонули, как порядочные люди. Почему лодку на замок не запер? Вышли в море на веслах, когда всякому дураку было ясно: северяк подует. Начитались глупых книжек… Дурни они и есть дурни…
Муж помалкивал, и Урзула снова завелась:
— Беда не ходит в одиночку. Дартулы опять дома нет, в окно, поди, вылезла. Где это видано, чтобы девки сами к парням бегали? И к кому? Чем это Бамболов Волдис, не пойму, ее приворожил? Нашла себе молодца! Последние бедняки в поселке…
— Последние будут первыми, а первые — последними…
— Видать, ты в жизни погрешил изрядно, коли на старости лет с ума нейдет священное писание. Чего ж на пасху не причастился?
— Мой бог — в моем сердце. Что же касается церкви… Я туда, ты знаешь, не ходок с тех пор, как сынок моего крестного…
Тут Иоганн испустил тяжкий вздох и умолк.
— Да ведь то был всего-навсего беглый русский военнопленный, кого он тогда застрелил.
— То был всего-навсего человек! И не к лицу слуге господа бога человека лишать жизни, ибо жизнь каждому богом дается. Если надо застрелить, мало ли в поселке было шуцманов и германцев? У тех обязанность такая — убивать.
— Не суди, да не судим будешь! Вот как с нашим Роландом…
— Зря бесноватого пастора пригласили тогда на крестины.
И муж перевернулся на другой бок, давая понять, что разговор окончен, однако Урзула никак не могла успокоиться.
— Чего с собой ему дал?
— Вяленой камбалы да картох, из тех, что свиньям отварены.
— И ни краюшки хлеба, нисколько сала? Ведь он же твой сын!
— Как он может быть сыном мне, раз он тебе не сын? Раз его лаумы-волшебницы в колыбели подменили?
Урзула заплакала, а Иоганн не стал ее утешать. Бывают моменты, когда слезы — лучшее лекарство. Тогда человека надо оставить в покое. Выплачется — станет легче.
Обо всем этом Иоганн Фишер вспомнил прозрачной ночью, услыхав далекие выстрелы.
«Хоть бы Роланд успел подальше уйти, не оказался бы замешанным, — подумал он. — А то и меня перестанут в море пускать». Но потом рукой махнул. «Не все ли равно! Старость горше чесночной головки. В случае чего можно и на берегу сети полатать».
И пробравшись к носу лодки, он прикрыл ладонью привязанную к фальшкилю резную фигурку и принялся молиться:
— Святая мать, редко я тебя тревожил, в жизни мне всего было вдосталь, только вот с детьми не повезло. Да ты знаешь. Двоих море взяло, третий оборотнем стал, кровь людскую повадился пить. Что делать, на то была твоя воля! Никогда не докучал тебе просьбами, жизнь свою праведно прожил, никогда другим того не делал, чего сам не хотел, чтобы делали мне. Ты знаешь, с моего двора никто не ушел с обидой вместо хлеба. Теперь стар стал, об одном поэтому прошу: пошли мне смерть достойную, позволь в море утонуть или лечь в могилу на кладбище за околицей!
Святая мать, я знаю, волей твоей мне даден долгий век, после меня навряд ли кто из молодых тебя почитать так же станет, когда старая бечева оборвется. Молодые за борт тебя выбросят, как многое другое уже побросали. Быть может, так оно и нужно, хотя я кое-чего нынче в толк не возьму.
Святая мать, в последний раз тебя прошу: пошли мне смерть достойную, а если можешь, то и легкую смерть пошли! И не забудь еще Дартуле детишек дать, чтобы род наш совсем не сгинул! Она распустилась, конечно, сама за парнем бегает, но, может, нынче так и нужно, парней осталось мало. На каждого, считай, по три-четыре девки.
Ну так вот, святая мать, дай тебе бог еще много лет за морем приглядывать, но о моих просьбах не забудь! Не то осерчаю, сам тебя за борт выброшу. Или, думаешь, в лесу сосен корявых мало, или ножа у меня нет. Прости, святая мать, меня, грешного, услышь мою смиренную молитву! Аминь!