Не то что простой рыбак, и мудрые мужи, знатоки писания, называй они себя теологами, филологами или даже философами, не смогли бы сказать, кому молился Иоганн; мати-морю синему, духу ладейному или же литовской богоматери. В конце концов, это и не важно. Бог высоко, царь далеко, а резная ладейная кукла у каждого рыбака в море всегда под рукой, в любой момент ей можно душу излить, как отцы и деды испокон веков делали. На востоке обозначилась бледная полоска зари, луч восходящего солнца коснулся головы ладейной куклы, и резная фигурка потеплела, будто ожила.
Старого Бамбола, с тех пор как померла жена, второй месяц изводила бессонница. Даже когда кости не ломило. Куда уж там в море выходить, разве что вблизи берега поплескаться или сети полатать. Уж если от боли свело пальцы, за весла лучше не садись, да и узел покрепче не затянешь. Пришла беда, отворяй порота. Померла жена, у самого кости, словно чужие, ноют, старший сын Янис ногу сломал, прыгает по комнате с костылем и в гипсе, а над изголовьем у кровати винтовка висит. Он, видите ли, истребитель. На что теперь эта дубина, раз всех бандитов из лесов повыкурили? Был, правда, случай: собрались бабы по ягоды, далеко зашли и, говорят, у них в лесу харчи поотнимали. А тех, что помоложе, пригоже, заодно и под кусточками разложили. Дошел такой слух из соседнего поселка, но поди узнай, правда это или брехня. Народ присказнуть любит. Может, кто из городских под маркой бандитов сработал… А Янис говорит, в накладе не останется, колхоз ему сполна простой оплатит… Вроде стыдно такие деньги принимать: получается, народ тебе, как нищему, в шапку кидает.
Висвалдис, тот еще настоящей работы не нюхал. Крутится повсюду пятым колесом. Подсобным в садоводстве — это разве мужская работа? Конечно, после стольких лет войны мужиков в поселке поубавилось, да ведь и лодок стало меньше. Лодки, может, и нашлись бы, но люди больно привередливы стали, не хотят на веслах в море выходить, подавай им моторы. Государство, говорят, обещало сколько-то лодок колхозу в долг продать. Только как бы, в долг-то живя, с колхозом вместе без штанов не остаться.
Может, богач Фишер возьмет Волдиса к себе в долю: Янис, тот ходил с ним в его лодке, еще когда и колхоза не было, ходил и после… Как-никак Волдис в зятья к Фишеру метит. Что ж, их дело молодое, парень как картинка, да и Дарта работящая, только как бы со сватом не нарваться на неприятности. До сих пор никто толком не ведает, что стало с сыновьями Иоганна. Двойняшки в море вышли перед тем как шторму разыграться, может, утонули, может, корабль какой подобрал, переправил за границу, в ту же Африку или Америку, и живут себе, в ус не дуют. То же самое с Роландом. Германцы в армию его забрали — он бы и раньше ушел добровольцем, да отец не пустил, — жив ли, нет, кто его знает. «Без вести пропал», — а где, когда? Вдруг возьмет и объявится.
Старого Бамбола изводила бессонница, а за ночь много можно передумать, мысли тянутся, как длинные скользкие канаты, особенно когда трубка попыхивает.
Волдиса опять дома нет. Янис со своим гипсом спит, как колодник, покрепче, пожалуй, малютки Анныни. Вот уж воистину дитя горемычное, и старуху до сроку в могилу свела. Сговорились было в волости со знакомой бабкой, ангелочков небесам поставляющей, — стольких женщин в трудную минуту выручала, потому как в доме лишний рот — горе и напасть. И покойнице, случалось, помогала… А тут осечка вышла. Поехала из города домой, паровозик возьми и сойди с рельсов. Анну вместе с прочими потерпевшими увезли в больницу. Три недели пролежала, прежде чем отпустили. И во всех бумагах прописали, что на сносях. Попробуй теперь освободись, мигом штраф наложат. Так вот Анныня на свет появилась. Сыновьям в глаза смотреть совестно — Янису в ту пору было четырнадцать, Волдису — одиннадцать. Анна же после родов занедужила, чахнуть стала, пока совсем не угасла. Не послушалась людей знающих, говорили ей, нельзя ребенка, дочь или сына, называть отцовским, материнским именем, иначе одному из них, родителю или ребенку, на тот свет предстоит отправиться.
— Глупости, — заносчиво возразила жена. — Назвал же ты старшего сына своим именем, и ничего, оба живы-здоровы.
— Да ведь я, старушка, Яанис, понимаешь, Яанис, а сын мой Янис, чувствуешь, Янис, Янис!
— А ну вас с вашими Янисами да Яанисами! Сплошное баловство. Уж если смерть такая дура, что ее на одной букве можно провести, ладно, не станем называть девчонку Анной, дадим ей имя благородное — Анни.