— Поднимаем! — приоткрыв дверь рубки, крикнул старпом.
На палубе несколько матросов сортировали и солили рыбу. Сверху они в своих желтых проолифенных куртках походили на диковинных животных. Рыбаки, как по команде, подняли головы, и стали видны их заросшие лица, которых со дня выхода из порта не касалась бритва. Желтые фигуры зашевелились и разошлись по своим местам на поднятие трала. Заскрипела лебедка, наматывая на катушку идущий из пучины стальной трос.
Мастер по обработке рыбы Пелекс с двумя матросами продолжали проворно заполнять бочки, потому что солнце начинало пригревать, и с обработкой улова надо было поторопиться.
Пелекс — мужчина плотного сложения, лет пятидесяти с лишним. За долгую жизнь, в которой хватало и радостей и забот, волосы на его голове сильно поредели, зато пышно разрослась борода, отчего на лице особенно выделялись лоб да спокойные, чуть грустные глаза. Пелекса постоянно мучили боли в пояснице и в суставах, трижды оставлял он в правлении рыболовецкого колхоза заявление с просьбой списать его с судна и перевести на более легкую работу, и трижды председатель колхоза уговаривал его еще разок, «последний», сходить в рейс, потому что Пелекс знал свое дело, и на него можно было положиться.
— Перекур! — скомандовал мастер и, откатив очередную наполненную бочку, стал снимать шершавые брезентовые рукавицы. Тыльной стороной ладони он смахнул с бровей прилипшие крупинки соли и, присев, стал шарить под курткой, нащупывая во внутреннем кармане сигареты.
Младший матрос Абеленс, цветущего здоровья парень, подававший рыбу с сортировального стола на засолку, только и ждал этого момента. Не снимая рукавиц, он повалился на брезент, покрывавший люк трюма, вытянулся на нем и уставился в небо воспаленными от усталости и недосыпания глазами.
Поммастера Швейцарс воспринял перекур равнодушно, как воспринимает пассажир постукивание колес на стыках рельсов. Таков уже который год был ритм его жизни: рыба, бочка, крышка, перекур — и опять все сначала. Могучего роста, Швейцарс в желтой спецодежде напоминал вставшего на задние лапы медведя, которого природа по ошибке выкрасила в желтый цвет. Настоящее его имя было Юкум Свейцарс, но выговорить это было труднее и поэтому все его звали просто Швейцарс. Возможно, была и другая причина: вдали от берега приятно было услаждать память воспоминаниями о некоем уютном заведении с облаченным в униформу стражем у дверей.
Швейцарс закурил сигарету, сердито сплюнул на присыпанную чешуей и рыбьей мелкотой палубу и заговорил низким голосом, шедшим, казалось, из пустых бочек.
— В первый заход вынули семь тонн, — задумчиво соображал Швейцарс, — это будет примерно по четвертаку на пай. Если сейчас вытащим еще столько, то станет по полсотни. Ого! — оживился он, пораженный результатом собственных подсчетов. — А если так пойдет до вечера?..
Пелекс ничего не ответил. Он посмотрел на пустые бочки, на кучу необработанной сельди и тихо простонал, ощутив в пояснице знакомую колику. Потом бросил окурок и так же молча стал натягивать слипшиеся от пота рукавицы. Швейцарс сделал еще пару затяжек, размахнулся было, чтобы выбросить окурок за борт, но передумал, поплевал на палец, примял дымящийся кончик сигареты, нащупал в кармане алюминиевый портсигар, бережно положил туда окурок и не спеша, вразвалку, пошел к бочкам.
Последним поднялся Абеленс. Он мрачно добрел до своего места и нехотя стал ворочать тяжелой лопатой, насыпая в ящик рыбу для сортировки.
Доска трала стукнулась о корпус судна, лебедка ненадолго затихла, и на палубе стало слышно, как в радиорубке попискивают непонятные чужому уху сигналы Морзе. Казалось, там отчаянно рвется на свободу попавшая в силки птица.
Когда показался куток трала, с правого борта раздалось многоголосое «ура» — было снова тонн пять. Невесть откуда появившиеся чайки концами крыльев почти касаясь воды, с резкими криками таскали рыбу из ячеек трала, выхватывали друг у друга еще непроглоченную добычу.
— Чтоб вам подавиться! — крикнул Швейцарс и запустил в чаек доской от бочки. Одна из птиц, кувыркаясь, свалилась в воду.
— Так вам и надо! — довольный прогудел Швейцарс и вновь принялся подсчитывать. — Если полсотни чаек что ни день станут уносить по рыбине каждая, это же сколько наберется за весь рейс? Пожалуй, по десятке с пая, точно!
— Все есть хотят, — вздохнул Пелекс, потирая поясницу, терзаемую старой болью.
— Провалился бы ты со своим паем! — неожиданно подал голос Абеленс. — Дурной, ну и дурной же я был, что подался на эту каторгу. Заработок… Да к черту заработок, если рыбьи кишки даже по ночам снятся.