— Честь роты позорите?! Убью!.. — уже бежал к ним багровеющий Чумаков.
Они беспомощно оглянулись — носы и щеки в муке.
— Подождите! — остановил его подошедший сбоку среднего роста человек в мягком овчинном полушубке. Голос его был негромок, лицо неброско, просто и прочно, как у кадрового рабочего. — Мешок ведь случайно порвался. А люди от голода шатаются, да и сами вы… — посмотрел он в ввалившиеся глаза Чумакова. — А вам сейчас обратно ехать… Зашейте мешок. — И повернулся к перемазанным в муке водителям: — Вы первые одолели Ладогу и вам по праву причитается добрый обед. Идите все в столовую комсостава, — кивнул он на досчатое строение, — вам там накроют. — И неспешным шагом пошел вперед.
— Это кто такой? — тихо спросил у бойца охраны Сапожников.
— Это комиссар дороги.
— Товарищ комиссар, а что если к машинам на буксир сани подцепить? Тут по деревням можно раздобыть.
— Сани?
— Ведь полупустые пойдем. А так каждый еще полтонны потащит.
В сумерках колонна двинулась в обратный путь. За каждой машиной на тросе тянулись груженные мешками сани. И снова на подножке передней машины коченел Чумаков, напряженно вглядываясь во тьму. Водители изредка на мгновенье зажигали фары, освещая озеро, и эти короткие вспышки, точно сигналы азбуки Морзе, бежали на запад, сказочно отражаясь на льду.
Перед рассветом через оконце штабной избы их увидел генерал, так и не заснувший за эту ночь. Тронул за плечо дремавшего рядом на стуле молодого солдата-шофера.
— Заводи мотор, в Ленинград поедем.
— Ленинград вызывает Ладогу… Первый вызывает ВАД-один!
Ниточка прямого провода спускалась с ладожского берега на лед. На Ладоге гулял злой ветер со снегом. Ледовая трасса была уже обжита, но ее бивуачный, фронтовой пульс бился тяжело. С трудом ползли навстречу шквальному ветру машины. Заметенные снегом, едва не сбиваемые ветром, указывали путь регулировщики.
— Первый вызывает ВАД-один!
Дальше, вдоль ниточки связи, машины стояли, свист ветра мешался с их тревожными гудками — был большой затор, а еще дальше телефонный провод неожиданно нырнул в воду — в перерезавшую дорогу трещину. Здесь слышался угрожающий треск и грохот. Трещина на глазах ширилась. Корежился, ломался лед. Целый участок дороги с дорожными указателями, палаткой ремонтников, автомобилями оторвался от ледяного пола, и его стало постепенно относить ветром все дальше и дальше. Метались с криками люди, кто-то прыгал через расходящуюся трещину, гудели машины.
— Первый вызыва… — провод связи оборвался, голос захлебнулся.
Но оборванный конец уже подхватили связисты, оставшиеся на прочном льду, срастили. И вот трубку полевого телефона взял подбежавший в распахнутом полушубке облепленный снегом человек.
— ВАД-один слушает!
— Кто па проводе?
— Комиссар дороги!
— Почему так долго не отвечали?! Что там у вас на трассе?!
— Нет трассы, товарищ член Военного Совета, — отряхивая снег, залепляющий глаза, отвечал комиссар.
— Как нет?!
— Ветер ломает лед и угоняет к северу. Сорвал центральный участок дороги — около километра.
Примой провод молчал, и был слышен лишь вой ветра, треск льда да тревожные крики людей. Потом снова заговорил:
— Прокладывайте новую нитку — южнее!
— Прокладываем! — Комиссар оглянулся.
В стороне от полыньи работали дорожники: ставили новые знаки, расчищали новый путь.
— Когда возобновите движение?
— К ночи. Ветер меняется, и должно подморозить.
— А где генерал?
— За Ладогой в Ереминой Горе.
— Давайте соединение!
— Сейчас восстановим связь!
Связисты тянули катушку по льду. Ниточка провода ползла дальше за Ладогу, петляла по лесной глухомани, где по узкой просеке, натужно воя моторами, пробирались на запад, к Ленинграду, груженые машины.
…Генерал, весь облепленный грязью, вошел в избу лесной деревеньки, взял телефонную трубку:
— Еремина Гора на проводе!
— Генерал, за неделю вы дали Ленинграду всего восемьсот тонн муки — это меньше двухдневного пайка! А остальные пять дней чем кормить город?! Сегодня идем на крайнюю меру — будем выдавать по карточкам сухари из неприкосновенного запаса войск и флота! Вы понимаете это?!
— Понимаю. Бомбят нас крепко, обстреливают. И никак не устоятся морозы. Сегодня…
— Знаем! Вы па погоду не ссылайтесь — не с бога спрашиваем, а с вас! Что вы там делаете в Ереминой Горе?!