Петя лихорадочно читал письмо.
— Что обойдется? Письмо из Ростова. А Ростов у немцев.
Лиля помолчала:
— Так оно сколько шло. Значит, они дальше эвакуировались. Подожди — другое придет…
Петя стоял, опустив голову, спросил:
— А что это у пас так тихо?
Лиля толкнула дверь в комнату Аделаиды Ивановны. Они вошли вслед за ней.
В комнате была обычная теснота, аккуратно застеленная постель и холод, как на улице.
— Что мне делать с картинами? Это же ценность. Они могут потрескаться. Из музея кого-нибудь позвать, пусть заберут?
— А где Аделаида?
— Мы с мамон одни остались в квартире…
На полу и на стульях валялись целлулоидные попугаи с распоротыми животами.
— Что это? — Петя поднял одну игрушку.
— Горох… В каждом попугайчике было несколько горошин, чтоб гремели. Она оказалась догадливой и еще в ноябре купила, сколько нашла в магазинах. Но их не хватило…
Петя стоял молча. В дверях неподвижно застыла Надя. Лиля оглянулась на нее и, приблизившись к Пете, зашептала, стараясь, чтобы Надя не слышала.
— Петя, помоги мне… У меня большое несчастье. Моя мама… сошла с ума. Она третий день ничего не ест…
Петя смотрел на нее с молчаливым вопросом.
— Она считает, что я выживу… если буду есть ее паек. Что мне делать?! Ведь она умрет. Я ей доказывала, что в домоуправлении мне ежедневно дают дуранду, я кричала, плакала, она не слушает никаких доводов. Поговори с ней, может, тебя она послушается. Я тебя умоляю.
Лилина мама лежала в углу комнаты на продавленном диванчике, укутанная одеялами и платками, прозрачная, с ввалившимися глазами и потрескавшимися губами.
— Софья Дмитриевна!
Петя подвинул к диванчику табурет и грузно сел на него. Лилина мама подняла полузакрытые веки и внимательно посмотрела на него из глубины ввалившихся глаз.
— Лиля рассказала мне о ваших побуждениях, они…
Софья Дмитриевна перебила:
— Она сказала, что я сумасшедшая? Так?
Петя мягко продолжал:
— Они неверны… противоестественны.
— А разве естественно, если мать переживет свою дочь? — спросила Софья Дмитриевна. — Вот Феофанова из пятой квартиры пережила двух своих детей. Мальчика Валю и дочку Верочку. И живет. Как она живет?.. А я не хочу! — почти крикнула она. — Я не хочу видеть ее смерть! Разве я сумасшедшая? — спросила она уже тихо.
Петя молчал, потом сказал:
— Вы не сумасшедшая… Но поверьте, что от голода ваша дочь не умрет. Знаете, сколько продуктов за Ладогой, сколько мы сейчас возим? Пройдет неделя, и нормы еще увеличат. А на педелю, — он показал ей узелок муки, который привез, — этого хватит. Я вас прошу — ешьте, пожалуйста, а то Лиля умрет от волнения и горя. Я вам жизнью ручаюсь — с Лилей все будет хорошо… Если бы вы посмотрели, как там паши ребята стараются, вы бы поверили!..
— Я тебе верю, — после долгого молчания ответила Софья Дмитриевна и взяла из его рук узелок.
В сумерках на станции Ладожское Озеро па разгрузке стояли машины. С озера подъезжали новые. Шоферы были усталые, серые после трудной дороги.
Сгрузив мешки, Петя Сапожников сделал крутой разворот и направил спою полу горку снова к озеру.
— Стоп! — поднял руку, останавливая его. Чумаков. — Ты куда?
— На тот берег. За мукой.
— Наездился сегодня. Ставь машину и давай в землянку. Завтра…
— Завтра? — Петя смотрел на него воспаленными глазами. — Вчера я был и Ленинграде… Там умерла женщина, которая нянчила меня на руках. А завтра умрет Софья Дмитриевна, потом Геннадии Трофимович, Лиля…
— Это кто такие? — спросил Чумаков.
— Люди… просто люди…
— Заморишь себя, — покачал головой Чумаков. — Что одна твоя машина даст?
— Посчитал, — сказал Петя. — Пять тысяч пайков. Завтра утром люди выстроятся за ними в очередь. Это длинная очередь. Разрешите, товарищ старшина, иначе я нарушу дисциплину!
Чумаков смерил его своим пронзительным взглядом и махнул рукой:
— Ладно, нарушай!
Петя зажег фары — уже стало совсем темно, — тронулся по крутому спуску, съехал на лед озера.
Другие шоферы, стоявшие на погрузке, слышали весь этот разговор и не сказали ни слова. Просто, разгрузившись, каждый разворачивался, включая фары, выезжал на озеро. В ночной темноте по глади озера нескончаемой цепочкой потянулись машины — фары за фарами…
На восточном берегу озера, где высились штабеля мешков и горы ящиков, комиссар дороги говорил ладожским водителям, собравшимся на летучий митинг:
— Солдаты! В Ленинграде очень плохо вашим матерям и сестрам. Надо дать им больше хлеба, продуктов, топлива — надо вдохнуть в них жизнь. Некому им помочь, кроме вас. Во многих батальонах лучшие водители делают в день по два рейса. А комсомолец Петр Сапожников уже неделю делает не меньше трех рейсов. Это трудно, очень трудно, но это нужно Ленинграду! Подхватим этот благородный почин. Сделаем его всеобщим! Это призыв Родины!