Постепенно любовь к литературному труду вытеснила режиссуру, и он целиком занялся кинодраматургией. По его сценариям поставлено много фильмов. Это та же «Весна на Заречной улице», это широко известные «Лебедев против Лебедева», «Городской романс», это «Кузнечик», это прекрасные экранизации «Робинзона Крузо» и «Принцессы на горошине». Кое-что еще не поставлено, как публикуемая в альманахе «Ладога, Ладога…», множеству замыслов у оке не дано осуществиться.
Горька и не нова мысль, что человек не может знать, каким из бегущих дней надо дорожить, какой окажется важным и существенным и какой пустым. Потом вдруг вспомнишь именно этот несущественно промелькнувший вечер, дорогу к общежитию, буханку хлеба. Мы поочередно отковыриваем от буханки, смеемся, нам легко. Он тихо бормочет под нос, примеряясь к стихам. Там был, кажется, ветер, врывающийся в распахнутую телогрейку, лужи, фонари в туманном влажном воздухе. Помню, как из бормотанья появилась строка: «Качаются на весу…». И вот он уже орет радостно на всю улицу:
И я обхватил себя руками И — несу-у!..
Уже два года, как его нет, и это не воспоминания и не попытка творческого анализа. Это просто несколько слов о человеке, к отсутствию которого я не смогу никогда привыкнуть.
Марлен Хуциев
Смольный был обтянут маскировочными сетками, зенитки вокруг, вытянув вверх длинные стволы, стерегли его.
В просторном кабинете на большой карте, висящей на стене, город захлестнула тугая петля блокады. На востоке петля упиралась в Ладожское озеро. И тонким пунктиром протянулась поперек его глади единственная ниточка, связывающая осажденный город со страной. На другой стороне озера эту нить продолжала линия железной дороги.
Генерал, крепкий, грузный, начинающий седеть, с пристальными глазами, не отрываясь, смотрел на эту карту. Он был срочно вызван на заседание Военного Совета фронта.
— Генерал, вы только что с Ладоги, доложите обстановку.
На мелководье уже сплошной лед. Сегодня выход из порта Новая Ладога пробивал тральщик, действовавший как ледокол. Одна баржа потоплена вражеской авиацией. Три застряли во льду. В Осиновец прибились всего две баржи — восемьсот тонн муки. Дневная норма города.
— Таким образом, вместе с этим запасы города на сегодня составляют… — после всеобщего молчания негромко сказал человек в штатском, ведавший продовольствием, — … муки на семь дней, крупы па восемь дней, жиров на две недели, мяса совсем нет.
— Со дня на день навигация прекратится, — закончил своп доклад генерал. — Озеро станет.
— Генерал, как будем кормить город и фронт? — услышал он вопрос.
Генерал поднял голову и удивленно оглядел собравшихся.
— Авиация? — полувопросительно предложил он.
— Гражданский флот выделил шестьдесят четыре машины, — ответил командующий авиацией. — Все, что смогли собрать и подлатать. Больше взять неоткуда. Посчитайте: если они будут делать в день по пять рейсов…
— Да-а… — Генерал опустил голову. — Этим город не проживет. Тогда военные усилия, — тихо сказал он, — оттеснить…
— До вашего прихода мы уже обсуждали это, — перебили его. — К нам прилетел представитель Ставки.
Все головы повернулись к невысокому человеку в военном френче без потопов. Он поднял усталые глаза, сказал жестко:
— Военные усилия сейчас предпринимаются в другом месте — немцы рвутся к Москве. Их передовые части у Нары, у Яхромы — на Московском море. Я вчера был там. Там решается судьба войны, судьба государства. А Ленинграду мы сейчас не дадим ни одного солдата. Прорвать блокаду сейчас нет сил. Ленинград должен держаться, отвлекая немецкие армии. Должен стоять, как крепость! — Он сжал ладонь в кулак и добавил: — А если Ленинград будет задушен голодом, пятьсот тысяч немецких солдат двинутся южнее!
Генерал ссутулил плечи, как бы придавленный тяжестью положения.
— Остается одно, — выпрямляясь, сказал он. — То, о чем мы думали как о крайней мере. Доставлять продовольствие по льду. Другого выхода нет!
— Решение единственное, — ответили ему. — Военный Совет фронта поручает вам осуществить его.
— Мне?
— Никто, нигде и никогда еще не делал такого… Но послезавтра утром у нас на столе должен лежать проект приказа о создании ледовой дороги через Ладогу!
Разговор был окончен. Генерал встал, козырнул и вышел из кабинета.
Кабинет генерала был внизу — попроще, потесней. Он кивком пригласил к себе двух молодых офицеров, дежуривших у двери. Закуривая, сказал им: