Стал наползать туман. Посреди озера лед был прозрачен, совсем тонок. И вот под задним колесом одной из машин он подался и треснул едва заметно; под напором следующей машины трещина расползлась, как ветвь, а машина Найденова въехала задним колесом в трещину, забуксовала, лед со скрипом раздался, и машина на глазах едущего следом Сапожникова скрылась под водой — точно глотнуло ее озеро.
Чумаков первым добежал до полыньи — к самому краю.
— Найденов! Найденов! — кричал он.
Но в полынье ничего не было видно, только колыхалась и парила, черная вода.
— Он во время обстрела дверцы закрыл. Наверное, заклинило! — сказал Петя.
Его била дрожь. Да и других шоферов тоже — всем было не по себе.
А вода в полынье колыхалась все медленней, успокаиваясь, готовая уже подернуться новым ледком.
Командир роты Трофимов молча снял шапку.
От полыньи далеко в обе стороны расползлась неровная трещина.
— Что делать будем? — спросил у Трофимова, оглядывая застывшие машины, Чумаков. — Вызывать саперов? — И кивнул на ниточку провода связи.
Трофимов помолчал, раздумывая, и приказал:
— Снимайте борта с кузовов.
Первой ехать по настилу была очередь машине Сапожникова.
— Давай! — крикнул ему Чумаков, пятясь перед радиатором.
А на берегу генерал вошел в натопленную деревенскую избу, которая служила ему командным пунктом, снял шапку и, покрутив ручку полевого телефона, коротко спросил:
— Ну, как там?
На льду вдоль провода связи через каждые несколько километров дежурили у полевых телефонов связисты, и первый из них доложил:
— Третий километр с запада проследовала автоколонна в количестве двадцати машин.
А на командном пункте у генерала зазвонил другой телефон:
— Как там?
И генерал ответил:
— Товарищ член Военного Совета, все двадцать машин благополучно прошли третий километр.
Вдали, по другой, отмеченной вешками нитке дороги, навстречу автоколонне шел с восточного берега конный обоз с мукой. Лошади — худые, оголодавшие — оскальзывались на льду.
И снова над Ладогой по проводам летело на берег:
— Все двадцать машин миновали седьмой километр.
От невидимого южного берега начался обстрел. Снаряды рвались с перелетом далеко за трассой, вздымая фонтаны воды и льда.
— Вслепую бьют, — сказал Чумаков.
Но шоферы в машинах занервничали.
Но у Пети дрожали руки.
— Подвинься. — Сквозь открытые дверцы в кабину вскочил Чумаков. — Не газуй, легче!
И то ли от злости на Чумакова, то ли оттого, что его жилистая рука легла на баранку, пришла уверенность. И машина Сапожникова, проехав по узким мосткам, благополучно переправилась на твердый лед.
— Люфт в рулевых тягах так и не убрал. — Чумаков спрыгнул и, пятясь, стал проводить машину за машиной через трещину. — Давай, давай на меня!
И вот уже очередной связист передал:
— Двадцать пятый километр, проследовало девятнадцать машин.
Показался долгожданный, поросший лесом восточный берег, домики и купола церкви прибрежного селения Кобона. У самого берега машина Коли Барочкина вдруг забуксовала и стала оседать задними колесами. Он тотчас выпрыгнул. Машина, уйдя задними колесами в воду, дрожала от работы мотора. К Барочкину подбежали.
— Вот, технику сгубил…
— Тут мелко, — отвечал Трофимов, — вытащим твою технику. Садись пока к Сапожникову.
А последний связист, обосновавшийся в прибрежной избушке, рапортовал по прямому проводу:
— Автоколонна в количестве восемнадцати машин прибыла на восточный берег Ладожского озера.
И на западном берегу генерал на своем командном пункте обтер обеими ладонями пот с лица.
— Двое не добрались. — И встал. И остальные в избе тоже встали и стояли молча.
В Кобоне, под навесом и просто под открытым небом, лежали штабеля мешков с мукой, мерзлые туши. Одна за другой подъезжали на погрузку машины.
— Грузить не больше полутонны! — раздался приказ. — Лед пока слабый!
— Распишись, десять туш, — протянул кладовщик бумагу.
— А по весу? — забеспокоился шофер.
— Пока взвешивать будем, — ответили ему, — война кончится. Десять получил, десять и сдашь.
— А если дорогой похудеют? — пошутил помогавший на погрузке Барочкин, но на него посмотрели суровые и усталые глаза, и он тоже посерьезнел. — Доверяете, значит? Ну правильно.
В эту минуту один мешок с мукой зацепился за гвоздь, торчащий из досок кузова, разорвался, и на доски посыпалась белая мука. Молча смотрели на нее шоферы. Глотали слюну. Потом Бобылев протянул руку, набрал на палец муки и попробовал. Вслед за ним еще один шофер, потом Сапожников, Барочкин. Они глотали муку, мешавшуюся со снегом, и не могли оторваться.