- Ты будешь им, Генрих! – пылко воскликнул мальчик. - Я обещаю тебе, прости, я перебил тебя, - смутился Ладомир. – Продолжай. Ты побил их?
- Да, обезоружил несколькими приемами и задал хорошую трепку. Но я забылся в пылу боя и применил приемы, известные только профессиональным воинам, элите армии. Силы небесные! Помнишь, как я учил тебя с прошлого лета?
- Да, и просил применять только против настоящих врагов.
- Вот-вот. Это воспитывается с детства и становится второй натурой, это как умение есть ложкой или плавать – раз научившись, уже не разучишься. Я не выдал себя ни единым словом на родном языке, но выдал движениями. Тогда не придал этому значения, посчитал инцидент исчерпанным и пошел спать, собираясь с утра пораньше выехать из столицы. Однако, среди побитых мною негодяев был шпион, сообразивший кое-что. Так часто бывает – стражники вербуют себе помощников изо всякого отребья. Наутро меня схватили люди из тайной службы короля Эдуарда, их было не меньше десятка. Я, как чужестранец, счел за благо не оказывать сопротивления, и только громко возмущался, что честного купца арестовывают, как вора. Собственно, у них против меня ничего не было, кроме нескольких переломанных костей вчерашних грабителей. Зато уж это я сделал на славу! На мне не было ни царапины, если не считать небольшого пореза запястья да пары синяков на ноге и на скуле. Это тоже было против меня – вышел невредимым из схватки с тремя вооруженными людьми!
Допрашивали меня в пыточной камере столичной тюрьмы. Поначалу думал, что легко отделаюсь: протестовал, требовал переводчика, объяснял, что меня ждет судно… Они стали при мне рассуждать, что со мной лучше сделать – было предложено множество способов пыток и казней, но я продолжал ругаться и требовать справедливости. Тогда приступили к настоящим пыткам… Может быть, не стоит рассказывать это ребенку, но ты – будущий король и должен знать, как жестоки могут быть люди, чтобы в будущем творить справедливый суд, опираясь на закон и милосердие. На войне тоже иногда приходится допрашивать пленных, но солдат – не палач, наслаждаться мучениями жертвы воины не станут. В тюрьме – иное дело, мастерами пытки становятся люди жестокие, извращенные от природы, или же очерствевшие, считающие мучения живых существ своим ремеслом. Я видел там людей, утративших человеческий облик от страданий души и тела, но те, кто их довел до этого, казались мне куда страшнее. Там умеют продолжить мучения жертвы, не допуская ее преждевременной смерти, там умеют причинять невыносимую боль, не нанося серьезных, опасных для жизни увечий. Со мной поступили именно так, все-таки я считался чужеземцем. Понятно, что меня никто не собирался выпускать из тюрьмы, но если бы я все-таки оказался приозерским купцом, а не вестландским воином, тело нашли бы, спустя некоторое время, без следов видимых увечий. Мало ли что может случиться с неосторожным человеком: свалился с моста пьяным, поел несвежей пищи, нарвался на ночных грабителей… На мне испробовали многое из арсенала столичного палача: пытку водой и огнем, дыбой и карцером, голодом и холодом, побоями и угрозами, но никаких поломанных суставов и поврежденных органов, по счастью, не было. Боль и страдание, оказалось, можно терпеть, больше всего я боялся, чтобы меня не узнали и не привели на очную ставку кого-нибудь из родных, однако, и тут все обошлось. А еще я тщательно следил, чтобы не проговориться во сне или в бреду – мне подсаживали в камеру слухачей, поэтому старался поменьше говорить и ни с кем не вступал в контакт. Там, в подземельях темницы, я быстро потерял счет времени. От тех времен остались у меня эти шрамы, - Эрл закатал подол рубахи и показал глубокие рубцы на боку. – Это от пытки огнем.
Ладомир припомнил, что не раз видел эти шрамы на могучем теле своего опекуна, но всегда считал их боевыми ранами. Генрих угадал мысли мальчика и показал несколько рубцов на груди и руках: