Только же начальники не очень убивались да вздыхали, утирая мокрые глаза. Они в тот же день брали человека с улицы на освободившееся место и с еще большим остервенением руководили.
Да, меняется мир и меняются люди. От такой простой истины никуда не денешься. Вирун это прекрасно понимал, поэтому старался закрыться, забиться в свою, выстроенную по собственной схеме, среду. Пока что ему везло, никто особенно не мешал, не лез в душу. Как говорится, и на том спасибо. Дизайнерская фирма, в которой он работал, в последнее время превратилась в клуб запуганных женщин. Мужчины-руководители второго звена, толковые профессионалы, как-то незаметно и в то же время злобно были вытеснены или уволены с работы начальниками первого звена. (Ну, просто не фирма, а колхоз со своими председателями и звеньевыми.) На их место назначались женщины с ласковыми голосками, послушные и согласные исполнять самые идиотские приказы. Точно как в армии, где никогда не утратит актуальность лозунг: я начальник — ты дурак, а если ты начальник — я хожу в дураках. Одним словом — весело.
Вирун поглядывал на такие пертурбации сперва с печалью и болью в сердце, а позже — с интересом. Дескать, чем же все это закончится? Едва не каждую неделю менялись лица новых сотрудниц. Фирма трещала по швам, но пока держалась. Уже невозможно было определить: живой это организм или агонизирующий.
Вирун допил последний глоток кофе, сделал торопливую затяжку сигаретой и потушил ее в привезенной из Барселоны пепельнице. Невеселые воспоминания о работе не добавили оптимизма и бодрости. Головная боль не проходила, а телесная ломота не успокаивалась. Он вытащил ящичек в кухонном столе, где хранил лекарства, достал таблетку анальгина. Бросил в рот, разжевал в однородную массу. (Такая привычка у него сохранилась с детства.) Брезгливо запил месиво минеральной водой и прислушался к себе. Будто через пару минут лекарство обязано подействовать.
«Наивный, — сказал сам себе. — Хорошо, что такие чудеса не видит Моника-Моня. А то подумала бы, что я совсем сбрендил.»
И тут Вирун вспомнил сон. Все до мелочей, до каждого штриха, детали, слова. Он будто одеревенел. В памяти сплошным панорамным планом промелькнуло виденное.
— Казнь быком, — невольно слетело с губ.
Вируну показалось, что эти слова ожили и превратились в слюдянистых стрекоз, прозрачные крылышки которых трепетали под потолком.
Он подошел к окну, глянул на улицу. Опять сеялся дождь. Сыро и влажно гляделись деревья, машины, тротуары и торопливые горожане. Какой-то сгорбленый старик без зонта выгуливал лохматую безродную собаку. Рыжая шерсть на животном набрякшими космами едва не касалась земли. Слабый старик и равнодушная ко всему собака создавали некий ирреальный тандем. Как Вируну показалось: эта особенная пара на сером газоне подчеркивала пустоту и безразличие жизни. Каждого в отдельности и всех вместе.
Не хотелось никуда выходить, а зарыться в постель с Моникой и забыться в бездумном сне, где нет ни звуков, ни красок, ни мыслей. Существует лишь бездонная и глухая пустота.
— Но хватит с меня снов! — сам себя остановил, отогнал желаемое Вирун. — Где найти силы, чтобы забыть эти загадочные сновидения? Все, которые выдал мозг. Боюсь, что реальность и сны сплетутся, сольются в единое целое. И что тогда делать? Психушка обеспечена. А что будет с Моникой- Моней? — Он бездумно глядел в окно на густое низкое небо над крышами многоэтажек.