«Сначала, — рассказывает Хаджа Ахмед, — я был озадачен и даже напуган. Я ничего не знал о кораблестроении, и мне казалось, что тут потребуется скорее корабел, чем реставратор».
Но потом он сообразил, что никто не знает о строительстве древних египетских судов. Прошло более пятидесяти лет с тех пор, как произошло похожее открытие: тогда в Дашуре поблизости от пирамиды XII династии было найдено пять или шесть маленьких лодок (смотри шестую главу). В Департаменте древностей не осталось уже никого, кто бы знал что-либо об этих дашурских лодках. А в отчетах об их раскопках, к сожалению, не было ни слова о том, как эти лодки собирали и реконструировали.
С типичной для него уверенностью Хаджа Ахмед решил, что если эта задача выполнима, то она по силам только ему. Отступать было некуда. Когда он рассказывал обо всем этом двадцать лет спустя, меня поражала его вера, хотя тогда ни сам он, ни кто-либо другой еще не понимали, что именно лежало в погребальной траншее.
В конце 20-х годов Ахмед Юсеф Мустафа, только что окончивший первый курс Каирского института современного искусства, обратился в Департамент древностей с просьбой предоставить ему какую-нибудь работу, по возможности связанную с реставрацией. Его работа заключалась в основном в приклеивании отколотых рук, ног и носов к каменным скульптурам. Более тонкой работы ему не доверяли. Считалось, что египтяне, особенно такие молодые, как Ахмед Юсеф, не обладали достаточным мастерством, чтобы работать с уникальными, хрупкими и зачастую драгоценными предметами. Почти четыре года молодой ученый, скрывая горькие разочарования, делал формы и отливки копий экспонатов Каирского музея для музеев всего мира и с ужасом наблюдал, как нередко попытки других реставраторов восстановить более сложные предметы оканчивались провалом и совершенно искажали их истинный облик. Не раз просил он испробовать его на реставрационных работах, но ему в этом отказывали.
Однако это было не просто навязчивой идеей Ахмеда Юсефа, а одержимостью, владевшей им с детства: он верил, что обладает уникальным даром, способностью понимать мастеров и художников древнего Египта. Мне рассказали о нем удивительную историю. Однажды, когда он очищал женскую головку в гробнице фиванского некрополя, ему показалось, что она отшатнулась от прикосновения острого резца. Тогда он достал деревянные инструменты, но головке и это было неприятно. И только когда он взял мягкую кисточку из верблюжьей шерсти, черты ее разгладились и она взглянула на него благосклонно. Случай этот рассказывали мне на английском, а в это время Хаджа Ахмед, который говорит только по-арабски, сидел напротив меня, мирно сложив руки на животе, и добродушно улыбался. Интересно, верил ли он сам в эту историю? Ответа никто не знает, да и какое он имеет значение! Гораздо важнее, что эта история подтверждает то почти мистическое чувство, которое связывает этого сурового, ортодоксального и глубоко верующего мусульманина с далеким языческим прошлым его страны.
«Я ругался и скандалил в Департаменте, — вспоминает Хаджа Ахмед. — Я — патриот и хотел, чтобы египетские древности восстанавливали египтяне и тем самым служили Египту».
Его настойчивость и неколебимая уверенность в себе произвели наконец должное впечатление на кого-то из руководителей Департамента древностей, и, вместо того чтобы выгнать его, как ему угрожали, Хадже Ахмеду наконец доверили серьезное задание, о каком он только мог мечтать. Ему вручили бесформенный комок смешанного с глиной щебня с едва различимыми в нем фрагментами фаянса и осколками слоновой кости, часть которых была раскрашена. Невозможно вообразить, что представлял собой когда-то этот предмет или несколько предметов, заключенных в комке из глины и щебня.
— Занимайтесь им сколько угодно, — сказал куратор музея Р. Ф. Энгельбах, — но, пока не закончите работу, не приходите!
— Вероятно, — говорит сегодня Хаджа Ахмед, — он надеялся никогда больше меня не увидеть.
Работа потребовала от юноши не одну неделю и не две. Он сделал предварительный рисунок, очистил бляшки слоновой кости и сложил их в соответствии с предполагаемым узором. Затем сделал новые рисунки. Даже в те ранние дни ученичества его работа отличалась невероятным терпением и незыблемым стремлением найти правильное решение. И наконец, когда прошел первый месяц — срок, который он определил для самого себя, — Хаджа Ахмед пришел к Р. Ф. Энгельбаху с маленьким изящным ларцом из черного дерева в виде миниатюрного сундучка, инкрустированного фаянсом и слоновой костью. Он сегодня выставлен в Каирском музее под названием «Ларец Эхнатона».
В своем гостевом доме в пустыне Хаджа Ахмед Юсеф хранит копию ларца Эхнатона, которую охотно показывает посетителям, интересующимся техникой его работы. Некоторые элементы ларца, отмеченные на его рисунке, были очевидны, а другие — совершенно непонятны, во всяком случае вначале. Это было похоже на составление головоломки из кубиков — выражение, которое он не раз повторяет, описывая реконструкцию Царской ладьи, — с той только разницей, что реставрация ларца была гораздо сложнее, потому что он не знал, каков должен быть конечный результат.
Простое четырехкомнатное бунгало, где Хаджа Ахмед встречает своих гостей, угощает их лимонадом и сладким мятным чаем, обставлено простыми деревянными диванами и низкими столами, которые Хаджа сделал сам, и украшено копиями и моделями, фотографиями и рисунками спасенных им драгоценных предметов древности. Знакомством с некоторыми из них мы обязаны только ему. Здесь же — выполненная в масштабе один к двадцати модель Царской ладьи, фотографии величественного судна на всех стадиях раскопок и реставрации, изображения золотой погребальной маски одного из Рамессидов до и после ее реконструкции, копия прекрасного золотого пояса с фаянсовыми пластинками, имитирующими ляпис-лазурь, и подлинной бирюзой, которым, видимо, гордился один из весьма тучных чиновников фараона. Подобные предметы бесценны, и не потому, что стоят очень дорого, а потому, что представляют собой произведения искусства и ценнейшую информацию о древнейших эпохах.
Среди картин на стенах гостевого дома Хаджи Ахмеда привлекают его зарисовки мебели из погребения царицы Хетепхерес, найденного Джорджем Райзнером в 1925 году (смотри главу вторую). Вместе с другими членами экспедиции Райзнера Хаджа Ахмед занимался реставрацией этого чрезвычайно сложного и хрупкого материала на протяжении многих лет. От изысканной мебели царицы остались только фрагменты листового золота, фаянсовой инкрустации и тончайшая корочка почти обращенной в прах основы из ливанского кедра. Реконструированная мебель, выставленная в Каирском музее, и ее копия, представленная в Бостонском музее изящных искусств, — яркое, свидетельство одновременно искусства древних мастеров и современных реставраторов. Хаджа Ахмед особенно гордится элегантным ларцом со сложным инкрустированным узором из позолоченного фаянса и ценной породы дерева, где когда-то хранились льняные занавески надкроватного балдахина царицы. Этот ларец для занавесей вместе с самим балдахином были подарены царице ее супругом, фараоном Снофру, о чем свидетельствуют сохранившиеся на них надписи. Многие детали и украшения этой мебели, как потом оказалось, повторялись в конструкции Царской ладьи. Соединения кровати под балдахином были состыкованы и скреплены так же, как навес над палубной каютой ладьи, а деревянные колонны балдахина и навеса оканчивались такими же бутонами лотоса и пальметками. Это невольно наводит на мысль: а не были ли они произведениями одной и той же мастерской царского некрополя?
Погребальное снаряжение царицы Хетепхерес покорило Ахмеда Юсефа своей сдержанностью и простотой. Сам он человек простых вкусов: у него нет ни радио, ни телевизора, ни автомашины, и, если ему нужно добраться из Каира до Гизе или куда-нибудь еще, он может рассчитывать только на помощь друзей. Любой другой на его месте был бы вне себя из-за минутной задержки, но тут проявляется основная черта Хаджи Ахмеда: неистощимое терпение. Если никто не может его подвезти сейчас, он говорит, как все египтяне: «Ма’алеш» (неважно, подвезут завтра или же послезавтра, как будет угодно богу). Ключом к пониманию этого человека может служить его твердая убежденность в сочетании с его удивительным терпением и, конечно, с мастерством, умением собрать разрозненные фрагменты по общему рисунку.