Мысли матроса уже далеко-далеко. Что там делают ребята в родном совхозе? Наверное, в клубе кино смотрят. Хотя нет. В том краю еще день. Его бригада работает в мастерской — тракторы чинит. И Галинка там. Чумазая, смешная, в широких замасленных штанах. И все равно красивая. Взглянет — смеяться от радости хочется. Что-то давно писем нет от нее… Кто в бригаде теперь? Осенью поредела она. С Сергеем из нее еще четверо одногодков служить ушли. Весь поселок провожал. Навсегда Сергею запомнилось, как Галинка, не таясь, пришла к нему, сама уложила его вещевой мешок. И впервые она поцеловала Сергея на глазах заплаканной и изумленной матери…
Вздыхает матрос. А на сердце теплеет. Вспоминает друзей, с которыми расстался на призывном пункте. Где они? Может, водят танки. Может, притаились в пограничном секрете или дежурят у пультов грозных ракет, устремленных в небо. Друзья его, как и он, всматриваются в непроглядную тьму. Их тысячи — настороженных, зорких, готовых ко всему. Они стоят на посту, чтобы могла спокойно трудиться Галинка, ее подруги и товарищи, весь народ наш.
— Зорче смотреть!
Хлопья снега бьют в лицо. Матрос рукавицей трет глаза. Он должен смотреть, должен все видеть. На него надеется командир, направляющий ход корабля, надеются боевые друзья — те, кто обливается потом у жарких котлов и турбин, и те, кто отдыхает после утомительной вахты.
Немеют щеки и губы. Спрятаться бы за обвес. Хотя бы на минутку укрыться от свирепого ветра. Нельзя!
Что-то черное, круглое мелькнуло впереди. Или почудилось? Но онемевшие губы уже произносят в микрофон:
— Прямо по курсу — плавающая мина!
Затряслась под ногами палуба. Это машины пустили враздрай. Накренился корабль — так круто переложили руль. Скорее, скорее! Ну что они там медлят с поворотом?
Черное пятно колышется на воде. Оно все ближе, ближе…
Коснется борта — конец. И первым взлетит на воздух он, Сергей: ведь он стоит на самом носу корабля. Ноги сами срываются с места. С трудом удерживается матрос. Удары сердца заглушают свист ветра.
Пошарив под ногами, он находит футшток — длинный тонкий шест — и целится им в страшное пятно. Он остановит мину, отведет ее от борта. Конечно, она может взорваться от прикосновения шеста. Тогда Сергею не уцелеть. Но корабль будет спасен…
От топота ног гремит стальная палуба. Это товарищи занимают места по тревоге. Сергей не один. Рядом друзья.
Вспыхивает прожектор. Ослепительный голубой луч бежит по воде. Вот он ткнулся в подозрительный предмет, вцепился в него.
Выпуклый лоснящийся холмик вдруг шевельнулся, вскинул круглую кошачью голову. Испуганные глаза уставились на свет.
Нерпа!
Остолбенел матрос. Вот проклятая! Со злостью он замахивается футштоком. Гладко омытая льдина, на которой лежит животное, уже возле самого борта. В этот миг из-под брюха нерпы выползает белый комочек и тоже смотрит на корабль глазками-бусинками.
Дрогнула рука матроса. Задержав занесенный для удара шест, он бросает его на палубу.
Скользнув вперед, гаснет голубой луч. Вновь наступает темнота и воет встречный ветер.
За спиной смех. Это товарищи смеются над Сергеем. Еще бы! Нет чтобы доложить: «Вижу неизвестный предмет», а сразу бухнул такое… Всех всполошил!
И вдруг Сергей слышит глуховатый голос старшины Михайлова:
— Зря хохочете. Молодец Сивцов: в такой темноте увидел…
— Да, но что увидел? Хороша «плавающая мина»!
— А вы думаете, если бы мы на льдину напоролись, весело было? То-то! А что тревогу напрасно сыграли, не такая уж беда. Лишняя тревога матросу не во вред.
Матросы расходятся с полубака. Покашливая, уходит старшина. Сергей пристально вглядывается в темноту. Ему кажется, что ночь посветлела: сейчас он отчетливо все видит. А в наушниках шлема по-прежнему звучит привычное:
— Зорче смотреть!
Рука товарища
Тяжелая выдалась вахта. Лодку валит с борта на борт. А в нашем пятом отсеке изводят не только качка, но и грохот работающих дизелей, жара, приторный запах горелого соляра. Ничего, выдержал. Теперь еще немного — и придет смена… Я уже протер свою половину двигателя, а Соломатин все копается Горе на него смотреть: еле двигается, лицо желто-зеленое, на белесых бровях, на кончике курносого носа, на подбородке висят капли пота. Я поглядываю на него и злорадствую. Это тебе не заметки в боевой листок строчить!
Сколько крови попортили мне соломатинские заметки! Старшина еще не успеет отчитать за то, что койка плохо прибрана или пуговицы на бушлате потемнели, а в боевом листке уже красуется заметка, и под ней карикатура такая ехидная, что после неделю над тобой смеются. А вчера… Ведь надо же такое написать!