Среди таких событий – внезапно вспыхивающие между арестантами конфликты, жестокие нападения соседей по бараку из числа уголовников, тяжелая болезнь, смерть соседа по нарам, убийство солагерников (расстрелянных, забитых, запытанных до смерти по произволу охраны, не переживших наказаний), несчастные случаи на работе, обморожения, членовредительство, попытки бегства, повторные допросы с негативными последствиями (продление срока заключения), отправка в лагерь более строгого режима (более тяжелая работа, жесткие санкции за невыполнение нормы), смерть солагерника, с которым автор сблизился, неожиданное смягчение условий (работа полегче: на кухне, в санчасти), получение письма, посылки. Эти довольно-таки регулярные «нарушения заведенного порядка» дают почву для художественной типизации. Прерывающие же обыденный ход вещей (чрезвычайные) события или происшествия, такие как самоубийство, людоедство, обнаружение окоченевших в вечной мерзлоте тел, братских могил, лагерные развлечения со смертельным исходом, например протекающие в атмосфере крайнего напряжения карточные игры уголовников, и случаи успешных побегов позволяют внести в повествование пуанты. Во многих текстах им сопутствуют субъективно окрашенные авторские комментарии. Выражаемые чувства: возмущение, скорбь, отвращение, радость – захватывают и читателей. К чисто повествовательным частям текстов примыкают описательные, с разной степенью детальности изображающие лагерный быт: жизнь в бараках, работу, раздачу еды; голод, холод, наказания, санчасть, других заключенных.
Все это требует связующего и концентрирующего повествования, которое в то же время оставляет пробелы, области неопределенности, допускает юмор, выражает ужас, рождает или, наоборот, отвергает сопереживание. Тексты различаются с точки зрения использования приемов, направленных на вызывание аффектов: одни (демонстративно) избегают провоцировать бурные читательские реакции, другие это допускают[355]. Оглядываясь на традицию учения об аффектах, можно проследить, как создается напряжение, как возникают эмпатия и вариации в вызывании аффектов[356]. В литературе аффективно-стилистическое различие между «этосом» и «пафосом»[357] играет роль со времен Античности, а в дальнейшем оказывается особенно важным для текстов, посвященных таким событиям, в результате которых люди стали жертвами. Эти люди предстают страдающими. «Вынашиваемые» ими, преследующие их чувства, вызванные болезненным опытом несвободы, пыток, голода, холода, унижений, изнеможения и описываемые в этих текстах страх, гнев, жалость (к другим людям), стыд, ностальгия, тоска (по воле, близким), скорбь, отчаяние, ненависть, – соответствуют тем антропологическим величинам, на которых основывается и которые учит изображать теория аффектов. От используемой аффективной стилистики зависит, с какой интенсивностью показывается страдание, то есть при помощи какого языка пишущие трактуют свой предмет и добиваются возникновения соответствующих аффектов у читателей: возмущения, шока, сопереживания, равнодушия. При этом в каждом конкретном случае предстоит решить, может ли уровень этоса или пафоса вызвать такие реакции и какую роль играют здесь точность описания, наглядность представления событий, вызывающих страдания, и страдающих людей. На всех этапах существования этой теории и ее интерпретации рекомендуемым остается также идеал контроля над аффектами с его высшей ступенью – избегающей выражения страстей apatheia, тогда как eleos и phobos[358] в конце концов разрешаются катарсисом. В большинстве текстов о лагерных зверствах, впрочем, ни о катарсисе, ни об аффективной терапии речи не идет.
Варианты реалистического письма, разработанные в XIX веке и частично перешедшие в век XX, составляют некий фонд, к которому обращаются многие лагерные тексты. В качестве одной из предшествующих стадий можно рассматривать спрос на литературу факта; в рецепции литературных произведений, посвященных чрезвычайным ситуациям, беспрецедентным событиям, тоже всегда поднимался вопрос соотношения реальности и вымысла[359]. Проблематика реализма носит общеевропейский характер и распространяется на затрагиваемые здесь русско-, польско- и немецкоязычные произведения. Лагерный опыт явно располагает к использованию повествовательных моделей реализма, в свете которого в конечном счете следует понимать даже отказ от реалистического изображения.
355
Как показывает своим тревожащим читателя отказом от пафоса Имре Кертес в романе «Без судьбы» (М., 2022), описывать лагерный опыт можно и без оглядки на традиционные литературные схемы. Из его текста следует, что в этом отказе и состоит
356
Теорию аффектов в том виде, в каком она с древности проявляется в разных жанрах, можно рассматривать как комментарий к созданию и восприятию текстов о событиях «сенсационных», ужасающих. Осведомленность авторов, пользующихся той или иной аффективной стилистикой, об этом учении предполагать не обязательно.
357
О различии и близости этих понятий см.: Ethos und Pathos. Mediale Wirkungsästhetik im 20. Jahrhundert in Ost und West / Hg. R. Nicolosi, T. Zimmermann. Köln, 2017, особенно вступление составителей, S. 1–31.
358
Семантику этих терминов объясняет Манфред Фурман:
359
В романтических текстах описание неслыханных злодеяний и невероятных событий тоже сочетается с точностью деталей.