При помощи стилизованной перспективы наивного, однако чрезвычайно внимательного и находчивого героя (перед нами, без сомнения, удачный пример влияния сказа[423] на повествование или, вернее, легитимированного сказовой техникой отклонения от стандартизированного языка официальной литературы) Солженицын убедительно показывает лагерную повседневность. Повествовательная перспектива возникает между аукториальной и несобственно-прямой речью: мы узнаем о голоде, холоде, карцере, санчасти, о структурах системы, об определяющих лагерное общежитие иерархиях, о бараках, нарах, уборных и особенно о выходах на принудительные работы. Поражают своей интенсивностью описания поглощения баланды, хлеба, втягивания сигаретного дыма; миска вылизывается, хлебные крошки подбираются. Сцены поднесения ко рту хлеба, подчас свежего, душистого, получаются прямо-таки гедонистическими. Манера Ивана Денисовича есть хлеб граничит с комизмом.
Как и в других сценах, Солженицын использует здесь прием наглядного показа, визуализации. Таково прежде всего изображение работ по возведению стены будущей ТЭЦ. Несколько заключенных строят эту стену вопреки всем превратностям (отсутствию рабочего материала и инструмента, помехам со стороны тупоумных надзирателей, немеющим от холода конечностям). Занятые созидательным трудом бывший крестьянин, а ныне каменщик Иван Денисович и другие лагерники наблюдают за продвижением работы и прямо-таки огорчаются, что дело не удалось завершить в этот конкретный день. Эту выраженную в некоторых текстах радость труда, удовлетворение от успешно выполненной работы Тодоров интерпретировал как подтверждение неутраченного достоинства, сравнивая это с другими примерами сохранения достоинства личности. Этот моральный смысл присутствует и в тексте Солженицына. Солидарность и проявления дружбы или самоуничижения Солженицын показывает глазами своего героя. Кроме того, сказовая техника несобственно-прямой речи, в которой рассказчик перенимает точку зрения героя и, соответственно, его язык, позволяет обозначить и его происхождение (деревенская среда, преследование кулаков, развал сельского хозяйства, приведший к тому, что теперь крестьяне красят ковры по трафаретам). Еще одна грань Советской России раскрывается в письме-отчете оставшейся в деревне с детьми жены героя, тоже выдержанном в сказовом ключе. Сказ позволяет как бы между прочим назвать причину осуждения Ивана Денисовича: побывавший в немецком плену (то есть вернувшийся живым), он обвиняется в шпионаже в пользу Германии, приговаривается к принудительному труду и делает признание, которого от него ждут:
Считается по делу, что Шухов за измену родине сел. И показания он дал, что таки да, он сдался в плен, желая изменить родине, а вернулся из плена потому, что выполнял задание немецкой разведки. Какое ж задание – ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто – задание (СД 18).
Читается это как едва ли не юмореска, выражающая параноидальную идею, будто вернувшиеся военнопленные представляют реальную угрозу.
Солженицын создал автобиографический отчет в обличье сказа, предвосхитив в своем тексте все (вышеупомянутые) топосы, прежде всего топос гротескного обвинения, с которого нередко начинаются лагерные повествования. Двойная функция этого текста как фактографического отчета и повести, обыгрывающей формальные приемы автобиографического повествования: выбор одного дня, вмещающего всю специфику описываемой лагерной жизни; избрание повествовательной перспективы; вплетаемый в речь рассказчика сказ; сюжетосложение с пуантой в виде возведения стены, – вот что делает этот новаторский текст уникальным.
Однако именно его (подразумеваемый) свидетельский – аутентичный – характер способствовал тому, что после публикации повести многие товарищи по несчастью начали поверять Солженицыну свои истории, впоследствии собранные им в многотомном труде «Архипелаг ГУЛАГ». Эти истории анонимных рассказчиков, изложенные его языком, повествуют о судьбах пострадавших людей, в каждой из которых запечатлен общий опыт истребления, принуждения, унижения и смерти. В дискуссии о воздействии «Архипелага» неотступно возникает эпитет «аутентичный».
«Аутентичность» бывает, очевидно, и более высокой. В рецензиях на книгу Орландо Файджеса Just Send Me Word[424], представляющую собой результат обработки приблизительно 2000 писем, которыми обменялись один заключенный и его будущая жена, говорится о «большей аутентичности» по сравнению с солженицынским «Архипелагом ГУЛАГ». Действительно ли у аутентичности есть степени? Опубликованные в Just Send Me Word письма взяты из архива «Мемориала». История возникновения этих текстов, имена авторов (Лев Мищенко и Светлана Иванова), их история известны и верифицируемы. Реконструируя происходившее в ГУЛАГе, что необходимо ему для помещения этого эпистолярного романа в контекст, Файджес помимо современных исторических сведений опирается на детали, которые как раз содержатся в этих письмах из лагеря и в лагерь. Он обстоятельно цитирует, комментирует, резюмирует эти послания, при помощи исследованных биографий корреспондентов соотнося их с контекстом жизни и страданий, которым благодаря выживанию заключенного, а также верности и мужеству его подруги суждено было завершиться хеппи-эндом.
423
Сказ – одна из повествовательных техник русской прозы, состоящая в своеобразной стилизации речи, характерной для определенной среды, с упором на «устность»; общепринятый нарратологический термин.
424