Так начинает свою жизнь ф-га (ЧИ 88–89).
Выполнял ли Чистяков некую техническую функцию или, скорее, должен был контролировать моральный дух заключенных – опять-таки неясно. Но спрашивают с него за многое:
Встретившийся уполномоченный радует:
– Шпалы Уссурийки брали? Жгли?
Мы-то знаем, жгли или нет. Только я-то в каком положении: если дров не будет, то люди и холодные, и голодные работать не пойдут – я виноват <…> (ЧИ 63).
Его отношение к самой стройке и сопутствующим обстоятельствам неоднозначно. С одной стороны, временами он говорит о долге и о целях социализма, с другой – желает всему предприятию провалиться к черту. То его окрыляет достигнутое, то ужасает провал. С одной стороны, он рвется прочь – и мотив самоубийства как побега звучит в этих записях все чаще, поскольку автор дневника не в силах вынести тоски и жестоких лишений; с другой – как человек, причастный к происходящему, он с сожалением и досадой видит царящую на стройке железнодорожной системы халатность, бичует коррупцию, пагубную неорганизованность, отсутствие необходимых стройматериалов, сжигание шпал, потому что в пятидесятиградусные морозы лагерь не снабжается дровами. Рисуемая им картина заставляет задаться вопросом, как дальнейшее строительство вообще оказалось возможным, и воспринимается как изображение условий советской жизни in nuce. Чувствуется, что разумно организованные строительные работы доставили бы этому направленному сюда человеку известное удовлетворение, – что опять-таки подтвердило бы тодоровский тезис о благотворности проделанного труда.
Несколько записей посвящены положению подневольных работников, их трудовой нагрузке, условиям их жизни: «Пошли по баракам. <…> Голые нары, везде щели, снег на спящих, дров нет…» (ЧИ 56–57). Он размышляет о своем обращении с заключенными, коря себя за то, что в гневе или с досады добавил некоторым «сроки», то есть продлил время их заключения. В его записках они предстают коллективом. Лично, по-видимому, он никого из них не выделял. Зато дежурные, старшие по званию и особенно начальники выступают в его заметках личностями; они называются по именам, причем видную роль играют их чины и сомнительная компетентность облеченных этими чинами. (Сокращенные обозначения званий и должностей поясняются в глоссарии немецкого издания.) Важное место в лексике этого дневника занимают аббревиатуры из лагерного жаргона, которые, однако, также составляют важную часть языка администрации: комдив, комотдел, комполит, комвзвод, начотряд, помком, помполит, ревтриб, политрук и т. д. Частотность употребления в дневнике позволяет рассматривать их как стилистическую черту. В характеристике поведения надзирателей выделяются два момента: постоянная брань (которая предстает преобладающим обиходным языком) и постоянное пьянство как рядовых вохровцев, так и многих высокопоставленных чинов. Чем дальше, тем больше дневник превращается в протокол неуставного поведения ответственных лиц, их интриг, грызни за привилегии, взаимных обвинений. Эти места читаются как своего рода сплетни, в распускании которых участвует и тот, кто их записывает. Кроме того, он упражняется в искусстве создания портретов сослуживцев, свидетельствующем о беспощадном к ним отвращении. Главным пунктом описания становится полное отупение сотоварищей, которое, как он опасается, грозит и ему:
2/IV. Но стрелки меня бесят. Как может существовать человек, когда не может пары слов сказать связанно. Единственно, что делают без ошибок, это ругаются. Вот Сонков. Верзила с низким лбом. Глядит глупо куда-то в пустоту. Нескладен до того, что кажется, не обезьяна ли это – орангутанг. Стоит в штабе в полушубке, руки в карманах (ЧИ 169).
И:
5/VII. «Убил» Пасенко, помполит дивизиона Бренч объяснил слово «агрегат» так: «Это начальник всех механиков-комбайнеров».
С таким определением групповоды уехали по отделениям, объясняя ересь бойцам (ЧИ 241).
31 октября он записывает (с прискорбием?):
Не записал, а на другой день не помнил ничего. Дни идут в бешеном темпе. Дни как спираль скручиваются, сокращая свой бег к концу жизни. Но наша спираль в БАМе ржавая, может оборваться в любой момент. Наша спираль корявая (ЧИ 54–55).
Дневник, который он называет «моя жизнь», который дает ему силы жить дальше, становится форумом для наблюдений за происходящим и его осмысления. Нередки случаи, когда дневник не справляется со своей задачей: «17 [декабря]: Разговоры и разговорчики, то едем на восток, то на Волго-Дон, то на Алдан. Нечем отметить день. Пустота, пустота, а не покой». Запись от 20 декабря: «Провал в памяти»; от 29 января: «Кажется, что кругом не живой нормальный мир».