В самом начале «Архипелага ГУЛАГ» Солженицыну удается определить арест как не столько событие, касающееся его собственной персоны, сколько нечто более общее, некую превосходящую воображение цезуру, которая затронула всех томящихся в тюрьмах и лагерях:
Вот что такое арест: это ослепляющая вспышка и удар, от которых настоящее разом сдвигается в прошедшее, а невозможное становится полноправным настоящим.
И всё. И ничего больше вы не способны усвоить ни в первый час, ни в первые даже сутки (СА I 22).
21. Голые факты: Карл (Карло) Штайнер
Данило Киш не только был самым внимательным читателем Штайнера (гл. 29), но и интересовался его личной судьбой и заботился о продвижении его книги в литературно-политической публичной сфере. В своем сборнике эссе Homo poeticus он посвящает Штайнеру, с которым познакомился в Загребе в 1977 году, текст «Свидетель обвинения Карло Штайнер», рассказывающий об освобождении Штайнера из ссылки. В июне 1956 года, спустя годы после выхода титовской Югославии из-под советского влияния, в специальном поезде между Москвой и Киевом состоялась встреча югославского и советского правительств в лице Тито и Хрущева. Тито передал Хрущеву список так называемых мертвых душ – ста тринадцати югославских коммунистов, пропавших без вести в ГУЛАГе. Выяснив, что сто из них погибли, Хрущев привел в движение исполинскую машину КГБ, чтобы отыскать тринадцать оставшихся. В числе этих тринадцати живых мертвецов и был обнаружен Карл Штайнер[446].
«7000 дней в ГУЛАГе» Карла Штайнера задуманы как отчет о происходившем в лагерях; местами текст имеет черты протокола, составленного по памяти, например в подробных описаниях сцен допроса, хода работ и событий на зоне. Но и собственное поведение (психологические пытки не заставили автора сделать ложное признание) тоже становится предметом разговора наряду с историей выживания в лагерных условиях. Штайнер выжил, как сказал бы Леви, благодаря ловкости и удаче, а не пренебрежению долгом. Его обходящийся почти без литературных приемов, линейный, следующий хронике пережитого текст имеет, по выражению Леоны Токер, огромное значение для исследований ГУЛАГа ввиду своей исторической (документальной) ценности[447]. Штайнер сетует на недостаточность своих писательских возможностей, его отчет, по его словам, отражает лишь часть пережитого – целиком оно заполнило бы не один том. Поэтому он собирает воедино, реконструирует особо впечатлившие его случаи, а из описаний повседневной рутины с ее повторяющимися лучшими (раздача еды, сон) и худшими (выходы на работу в лютый мороз, сама работа) моментами проступает логика лагерной системы. В одном месте Штайнер, заняв внешнюю позицию, объясняет солагернику экономическую структуру эксплуатации, царящей в стране, «которой нет на географической карте». Можно предположить, что он едва ли мог понимать это, находясь в заключении: перед нами взгляд извне, позднейшая оглядка и вместе с тем попытка продемонстрировать потенциальной аудитории законы чуждого мира. Разумеется, мнемонический взгляд в конечном счете тоже более поздний, он существует уже в ситуации post factum, в которой Штайнер решил писать и стал писателем, но касается он только тех данных, которые подтверждаются его внутренней эмпирической перспективой.
Безусловно, интенсивность некоторых сцен оставила особый отпечаток (помимо конкретных сведений). Таковы обстоятельства ареста (слова убежденного и активного коммуниста «это явное недоразумение», испуг его беременной жены, обескураживающая грубость сотрудников НКВД), первый и последующие допросы, на которых обвинения приняли фантастический размах, ужесточение пытки допросами – или же необыкновенные, нарушающие лагерную повседневность события: первое письмо от жены, эксцессы с расстрелами, весть о вторжении немцев в Россию, вид обнаженного трупа солагерника, с которым они успели сблизиться, вывешенного на столбе лагерных ворот для устрашения замышляющих побег.
Попытка Штайнера составить по памяти этот протокол тоже опирается на не зафиксированные в точности воспоминания, которые в сочетании с «отчетливыми» впечатлениями создают специфическое качество его текста. Ему удается убедительно рассказать о пережитом, устанавливая порядок при помощи последовательности событий и развития причинных связей. При этом ему важно передать не только собственный опыт холода, голода, унижений, грязи, доносов, злобы, альтруизма, болезни, слабости и искусства выживания, но и истории страданий других заключенных: и тех, кого он знал раньше или встретил вновь после совместно пережитого и долгой разлуки, и сокамерников, появившихся в его жизни впервые. Вставки в виде чужих рассказов придают его автофикшену поразительную многослойность. (Возможно, его рассказы о некоторых товарищах по несчастью – единственные сохранившиеся свидетельства об этих людях.) Штайнер как будто считает своим долгом изложить истории людей, деливших с ним тюремную камеру или барак. Иногда он пользуется для их передачи несобственно-прямой речью, нередко выступает и аукториальным повествователем, но по большей части позиционирует себя как пересказчик или представитель рассказчиков. Всех упоминаемых людей он представляет при помощи краткой или подробной биографической справки. Все это говорит о живом интересе к другим заключенным. Примечательна солидарность страдания в описанном Штайнером мире – по крайней мере среди единомышленников; нередко говорится о дружеских связях, возникающих между Штайнером и его товарищами по камере или бараку и подразумевающих взаимопомощь вплоть до самопожертвования.
446
447
«7000 дней в ГУЛАГе» (7000 dana u Sibiru, 1972) Штайнера и «Магадан» Майкла Соломона (