Смерти многих солагерников из числа тех, с кем он вел беседы о пережитом и будущем, задевают его особенно болезненно – стоическая позиция, которой он считает необходимым придерживаться, здесь как бы утрачивает свою силу[448]. Из пересказываемых разговоров с товарищами по несчастью, в основном вращающихся вокруг вопроса о политическом смысле их заключения, мы узнаем не только нечто об их происхождении, мировоззрении, убеждениях, но и о том, как под впечатлением от творящегося в лагере они мало-помалу отступали от своей идеологической непоколебимости. Так возникают «побочные истории», отсылающие к иным интеллектуальным кругам и прерывающие репортаж Штайнера о личном опыте.
В самом начале пребывания в лагере, находясь на соловецком острове Муксалма, он встречает неисправимых сторонников Сталина и узнает от солагерника-украинца Жамойды, особенно яркого представителя этой группы, историю одного впечатляющего обмана. Штайнер передает рассказ Жамойды: левый французский премьер-министр Эдуар Эррио, посетивший Советский Союз по приглашению Сталина, среди прочего интересовался, действительно ли существует пропагандируемая свобода вероисповедания. В одном киевском храме, уже превращенном в пивоваренный завод, переодетые в прихожан и духовенство сотрудники НКВД разыграли перед Эррио комедию богослужения, в которую тот поверил. Штайнер вспоминает, что у него эта история обмана, которую сам рассказчик и участник событий изложил с гордостью, вызвала негодование (ШК 68–69)[449].
Эта техника пересказа чужих историй, имеющая параллели с той, которую использует в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын, позволяет звучать чужим голосам, которые, однако, в пересказе окрашиваются так, что любые заметные стилистические оттенки стираются. Как правило, каждому такому рассказу Штайнер посвящает отдельную главу. Такова, например, «Трагедия лагеря „Горная Шора“» – история его друга Йозефа (Иосифа) Бергера, с которым он неоднократно встречался в ходе своих тюремно-лагерных мытарств. Именно эти рассказы размыкают рамку авторского опыта, раскрывая другие части гулаговской системы. В пересказываемой истории Бергера говорится о вызванном не то ошибками планирования, не то халатностью голоде в одном чрезвычайно отдаленном новом лагере посреди сибирской тайги, снабжать который продовольствием должны были самолеты. Штайнер пересказывает, ставя себя на место Бергера:
Летом 1935 года Бергера вместе с четырьмястами заключенными из Бутырок погрузили на московском Северном вокзале в товарные вагоны и через Волгу и Урал отправили в Сталинск (при царе – Новокузнецк). Здесь их высадили и задержали на двадцать четыре часа. Получив трехдневный запас продуктов, они направились в тайгу. Идя по тропинке, они то и дело натыкались на юрты киргизских кочевников. Косоглазые киргизы с любопытством разглядывали необычное шествие. Иногда киргизские солдаты перебрасывались несколькими фразами со своими земляками (ШК 111).
Вызванную отсутствием снабжения ситуацию Штайнер опять-таки излагает, воспроизводя тон Бергера:
448
Об этом аспекте см. гл. 29, в которой рассматривается аффективная стилистика Штайнера и Данило Киша.
449
Эррио поддался обману до такой степени, что не заметил свирепствующего голода, а по возвращении расхвалил экономические успехи Советского Союза.