Заключительная часть книги – «В ссылке» – содержит сообщения, не имеющие точных аналогов в других текстах о ГУЛАГе. Штайнеру удается изобразить многонациональную среду ссыльных и насильственно переселенных, в которую он попадает после восемнадцати лет в тюрьмах и лагерях: освобождение означает для него «вечную» ссылку в Красноярском крае. Он рассказывает о вехах своего выживания в этой новой ситуации: о поисках работы и жилья в Усть-Кеми и Енисейске; последнему он после краткого исторического введения о его былом богатстве и блеске посвящает небольшое описание:
Главную магистраль города пересекают ровные улицы, на которых до сих пор видны следы былой роскоши. Но сегодня Енисейск не является городом богатых купцов, искателей золота и охотников за пушниной. От коренного населения осталось лишь незначительное количество пожилых людей, живущих за закрытыми дверями и ставнями (ШК 493).
Вопреки ожиданию, конец у его книги счастливый. Соне, которая потеряла ребенка вскоре после родов и двадцать лет в одиночку преодолевала превратности советской жизни, в конце концов удается приехать в Маклаково. Воссоединение после почти двадцатилетней разлуки он сдержанно называет «лучшие дни моей жизни» и цитирует слова жены: «Ты не изменился» (ШК 510). Ему важно продемонстрировать свою психическую сохранность. Соня перебирается к нему в сибирский поселок Маклаково (где они вместе выращивают картошку). Вернувшись в Москву, жена ходатайствует о реабилитации мужа, которая затягивается еще на год.
Штайнер неоднократно заявлял, что в «7000 днях в ГУЛАГе» преследует намерение свидетельствовать:
Что касается мировой общественности, то, надеюсь, моя книга является доказательством того, что я выполнил обещание [поведать миру о чудовищных событиях. – Р. Л.], которое дал генералу Брёдису и другим жертвам (ШК 191).
Художественность он решительно отбросил, ведь он «хотел прежде всего описать голые факты».
Конечно, голые факты красноречивы, но их нужно высказать. Для претворения свидетельского замысла в повествовательный текст потребовались стилистические и композиционные приемы, о которых уже говорилось. Литературные достоинства, the literary merit, которых не находит в этой книге Леона Токер, состоят, как мне кажется, в том, что пересказываемые истории разнообразят изображение лагерной жизни, позволяя взглянуть на творившееся в ГУЛАГе с разных точек зрения. Но и периодическое развитие какой-нибудь сюжетной линии с моментами напряжения, и сам этот разбитый на отдельные этапы отчет о пережитом в ГУЛАГе на протяжении двадцати лет (с вкраплениями многочисленных описаний людей и мест) составляют литературное достижение автора, не считающего себя литератором. О его литературных образцах, его литературном образовании ничего не известно – писателем его сделал опыт ГУЛАГа. Моменты напряжения, скрытые в отдельных эпизодах его отчета, раскрываются в рассказах Данило Киша.
Ил. 26. Угольная шахта, Норильск, 1940‑е годы
Ил. 27. Стройплощадка, Норильск, 1950‑е годы
Ил. 28. Никелевый завод, современный Норильск
22. Исследование: Александр Солженицын
Разделенное на семь частей (вышедшие в трех томах) произведение «Архипелаг ГУЛАГ» имеет подзаголовок «Опыт художественного исследования»: тем самым Солженицын ясно указал на связь вымышленного и документального, основанного на архивных изысканиях, как на свою художественную программу, не исключая при этом возможных коннотаций слова «исследование». В немецком переводе принято другое решение: «исследование» передано как Bewältigung («преодоление»; «овладение [материалом]»), что позволяет избежать «несоответствия» между искусством и наукой. Bewältigung – тоже вполне подходящий термин: он сильнее подчеркивает отношение к предмету или его трудность, а художественное оформление интерпретируется при этом как задача. На вопрос, как можно писать об этих событиях (и можно ли вообще – и кому), Солженицын отвечает словом «художественное». Шаламов яростно отвергает литературность, «беллетристику»; Герлинг-Грудзинский настаивает на том, что его «Записки» нельзя читать как художественную литературу. Солженицынское «художественное» детерминируется, в каком-то смысле сдерживается «исследованием»: «беллетристики» в его текстах не будет. Смешение или, скорее, координация воспоминаний о собственном опыте, реконструированных чужих рассказов и ретроспективных изысканий, позволяющих изобразить предмет подробно и объективно, составляют этот стиль свободно трактуемого реализма.