От самих пострадавших ты узнаешь, что дают солёную клизму в горло и потом на сутки в бокс мучиться от жажды (Карпунич). Или тёркой стирают спину до крови и потом мочат скипидаром (СА I 125).
В отличие от Шаламова, Солженицын хочет показать устройство лагерной системы, ее «логику», ее разветвленность и – особенно – выявить типы преступников. Для этого он прибегает к приему, который позволяет увидеть поступки сотрудников ГУЛАГа как бы их собственными глазами, «легитимируя» содеянное соображениями карьеры и выгоды. Ему удается создать характерологию, которая, следуя некоему каталогу пороков, охватывает самые низменные инстинкты преступников, их отвратительные методы пыток и тем самым, прибегая к циничному тону, «предлагает» шокирующе отрицательный образ человека.
В соответствии с описанной структурой воспоминания о пережитом чередуются с историческими темами, которые стали для Солженицына актуальными после освобождения. Так, например, третья часть «Архипелага ГУЛАГ», основанная на архивных изысканиях и сведениях, почерпнутых из писем жертв, имеет историческую направленность. В ней говорится о ранней истории концентрационных лагерей, которой арестованный в 1945 году после военной службы в Германии автор начинает интересоваться, уже освободившись из лагеря.
Соловки, посетить которые Солженицын смог лишь по возвращении из Казахстана, играют в его исследовании роль начала. Воображаемая предыстория этого островного царства в Белом море, задокументированная история его заселения и запечатленной в церковных постройках монашеской культуры, а также рассказ об изобилии фруктов, овощей и скота составляют впечатляющий фон для пыток и угнетения, которые разыграются здесь в 1920‑е годы. Совершающийся на Соловках цивилизационный слом русской истории проявляется в столкновении картин духовной и материальной красоты с событиями беспрецедентной жестокости. Или другими словами: этот «возника[ющий] из моря» архипелаг предстает первоклеткой возникающего из материковых массивов архипелага ГУЛАГ, «заре[й] Архипелага» (СА II 182). Текст Солженицына допускает это символическое прочтение. К этой ранней фазе развития лагерной системы его внимание привлекли рассказы тех, кто прошел через Соловки. К этим источникам восходят его сообщения о пока еще неизвестных практиках насилия, с которыми он знакомит непосвященных читателей. Уже не раз упомянутые автобиографические отчеты Мальсагова, Киселева-Громова и четы Чернавиных стали доступны лишь после того, как он завершил работу над книгой.
Медленное, но верное становление этой огромной, охватившей весь Советский Союз структуры и историю насилия, в основу которой она легла, Солженицын пытается изобразить с опорой на документы, не отказываясь при этом от «художественного» оформления своего «исследования». Люба Юргенсон цитирует одно высказывание Солженицына из интервью (22 февраля 1977 года) Жоржу Нива, который интересуется его рабочим методом: «La pression du matériau»[454], – писать его побудил материал. В своей книге «Солженицын» Нива подтверждает эти слова цитатой: «C’est la matériau qui dicte» («Диктует материал»)[455]. Давление материала означает захваченность впечатлениями, внезапными образами, интересом к тому или иному пункту. Различим такой пункт и в историческом интересе Солженицына к процессам 1920–1930‑х годов. Начавшаяся в 1919 году история судебных процессов занимает его в связи с лежащим в их основе специфическим революционным пониманием права. Его интересуют обвинители и прокуроры, их риторика, особенно способ аргументации. Например, обвинитель и прокурор Н. В. Крыленко и его процесс против интеллигенции как «класса» (СА I 303). Весь обвинительный сценарий Солженицын преподносит как фарс, разоблачая глупость Крыленко, его чудовищную интеллектуальную несостоятельность:
Голосом, ещё не охрипшим в начале страстной речи, весь осветлённый классовым анализом, поведывает нам Верховный Обвинитель, что кроме помещиков и капиталистов «существовал и продолжает существовать ещё один общественный слой, над социальным бытием которого давно задумываются представители революционного социализма. <…>» (СА I 303).
То есть речь здесь о том, быть этому слою или не быть. Солженицын цитирует Крыленко:
[«]Этот слой – так называемой интеллигенции… В этом процессе мы будем иметь дело с судом истории над деятельностью русской интеллигенции» и с судом революции над ней.
Собственный опыт, хотя во второй части «Архипелага ГУЛАГ» под названием «Истребительно-трудовые» Солженицын вспоминает и его, все время связывается с ретроспекциями и вкраплениями рассказов других людей, а целью всегда выступает изображение всего происходившего в целом. Проявляющийся время от времени автобиографический элемент перекрывается прямым обращением к аудитории, сменяясь своего рода инсценированным диалогом с читателями. Автор вовлекает читателей в текст, апеллируя к их интеллекту, суждению, вкусу. Многие описания сопровождаются комментариями в скобках, объединяющими разные точки зрения или отсылающими от одного контекста к другому, предшествующему или последующему. Это касается прежде всего исторической трактовки его собственной лагерной истории, которая начинается лишь после войны. Для него важна полная история лагерей. Поэтому начинает он с 1918 года, когда были созданы первые «концентрационные лагеря». Когда в 1958 году он приступал к работе над книгой/книгами, за плечами у него было двенадцать лет лагерей и ссылки. Он то и дело комментирует свой способ письма, трудности изложения: