Тун-Хоэнштейн указывает в своей интерпретации на «вербальные претексты» «Крутого маршрута»:
Во многих возникавших на ее тернистом пути ситуациях Евгения Гинзбург могла обращаться к литературным образцам, используя их для объяснений с самой собой, причем на уровне как действующего, так и рассказывающего «я», занятого еще и вопросами репрезентации[507].
Компоновка материала – способ повествования, предусматривающий хронологическую организацию с ретроспекциями и забеганиями вперед, нанизывание индивидуальных портретов, всяческих отступлений (в виде чужих историй, пейзажных зарисовок), – позволяет заключить, что как писатель Гинзбург последовательно придерживается определенного художественного замысла. Ей удается выстроить насыщенный интригами сюжет, чьи темы – различные коллизии, безвыходные ситуации и их разрешения, перемены к лучшему.
Она вспоминает разные подступы к тому, чтобы поделиться своим лагерным опытом. Первая найденная ею форма – рассказ, чьим первым слушателем становится одной бессонной ночью ее сын Василий. Этот ночной рассказ она называет первой версией. Василию, который ценой огромных хлопот (подачи заявлений, сбора средств) после многолетней разлуки наконец получает разрешение поехать к матери в Магадан и пойти там в школу, она поверяет «всю правду» о пережитом: в ночь с 9 на 10 октября 1948 года она рассказывает ему уже задуманные главы «Крутого маршрута» (Г 661).
Обещая изложить свой лагерный опыт в виде некоего письма к внуку и «тем хорошим людям, тем настоящим коммунистам, которые будут же, обязательно будут когда-нибудь меня слушать» (Г 9), она намекает на жанр своих воспоминаний: ей хочется достичь конкретных адресатов – будущего поколения. Функция этого «большого письма» – просветительская, причем ей также важно убедительно передать свое (мировоззренческое) обращение.
После того как смолкла критика, это «большое письмо» признали новаторским историческим достижением. Оно распространилось по многочисленным каналам самиздата, сделав Гинзбург авторитетной фигурой в области лагерной литературы. «Книга воспоминаний Евгении Гинзбург стала существенным вкладом в формирование дискурса российских лагерных мемуаров как ключевой референциальный текст»[508]. Группа историков подарила ей книгу с посвящением: «Опередившей историков в понимании исторических событий». Она получает письма от ведущих писателей своего времени: Эренбурга, Паустовского, Каверина, Чуковского, Евтушенко, Вознесенского, Вигдоровой, Пановой, Бруштейн. Солженицын ссылается на ее воспоминания в «Архипелаге ГУЛАГ». Ее посещает историк Рой Медведев, чей отец погиб на Колыме. Иными словами, резкая критика в ее адрес сменяется явным одобрением, даже почитанием, которое также слышится в предисловии Бёлля к немецкому переводу второй части и в послесловии Льва Копелева и Раисы Орловой.
Первую часть можно читать как совершенно хрестоматийную (с точки зрения того, что произошло в ту эпоху с бесчисленным множеством других людей): там говорится о возникающих в отношении нее подозрениях, аресте, допросах, тюрьме, отправке на Колыму. Читателю с самого начала ясно, что постепенно нарастающее неприятие (ее статьи перестают печатать) и, наконец, исключение из партии воспринимаются ею как роковое вмешательство в прежний жизненный уклад. (Из собранных современными историками биографических сведений мы узнаем, что она, убежденный сторонник партии, преподавала историю в Казани [имея научную степень] и занимала важную должность в газете «Красная Татария»; что ее муж Павел Аксенов достиг значительного положения в партийной иерархии, что жили они с детьми в привилегированных условиях, имели домработницу и располагали служебной машиной.) Гинзбург принадлежала к истеблишменту Коммунистической партии, и подозрение в том, будто она ослабила идеологическую бдительность и не заметила, что в газете, сотрудником которой она была, ее учитель написал нечто недопустимое, а она закрыла на это глаза или не обратила внимания, застало ее врасплох.
Уже с самого начала бросается в глаза тщательность описания – стилистическая черта, характерная для обеих частей воспоминаний; это касается странных/неожиданных ситуаций, мест, людей, обстоятельств, учреждений. Сначала изображаются допросы, помещения, где они происходили («культовое пространство или трибунал»), люди, которые их вели. Спустя годы она вспоминает одну необычную комнату для допроса: