Не исключено, что Вангенгейм был расстрелян не только из‑за вменявшегося ему преступления (причем на протяжении трех лет ему даже приписывали не тот пункт статьи) или из‑за доноса (чья ложность выяснилась посмертно), но и потому, что надо было выполнить расстрельную квоту. Возможность продления срока и перевода в другой лагерь в его случае осталась нереализованной.
Наткнувшись на высказывания руководившего расстрелами Михаила Матвеева, Ролен узнает из них о подготовке к казням. Придуманные и описанные Матвеевым меры отличаются таким жутким хладнокровием, что от них, по признанию Ролена, кровь стынет в жилах. И тем не менее Ролен воспроизводит эти тексты, в определенном смысле подчеркивающие рутинность процедуры, применительно к истории Вангенгейма. К чему столь беспощадная точность? Очевидно, подобной тщательности требует поэтика документального романа. Но в этом описании проявляется и еще один момент, поскольку Ролен, воссоздавая последние муки Вангенгейма, развивает пафос сострадания или пост-страдания, выходящий за рамки изложения фактов. Он видит этого человека, чью жизнь, арест и пребывание на Соловках он реконструирует, чьи письма и рисунки изучил, полностью униженным, обнаженным, со связанными за спиной руками, вместе с другими обнаженными людьми брошенным в грузовик, который накрывают брезентом, а поверх садятся охранники и, выпивая, куря и смеясь, везут его к месту казни, где вырыта яма, и Матвеев, стоя в ней, собственноручно стреляет людям в головы. На примере Вангенгейма Ролен дал захватывающее дух описание механизма уничтожения, жертвами которого стали сотни тысяч человек.
Читатель может предположить, что решающим толчком к созданию книги, выросшей из переданного Ролену на Соловках альбома с письмами и рисунками, послужило посещение расстрельного урочища Сандармох, этого крупнейшего массового захоронения советской эпохи, вместе с Ириной Флиге, Вениамином Иофе и Юрием Дмитриевым[568]. Эта книга – дань уважения активистам «Мемориала», особенно Ирине Флиге[569].
В эпилоге автор обращается к судьбе дочери Вангенгейма – Элеоноры Алексеевны, которая всю свою жизнь посвятила памяти отца, сохранила и передала в надежные руки отцовское наследие, а в день 74‑й годовщины его ареста выбросилась из окна своей квартиры на девятом этаже. Она жила одна; изучала палеонтологию и геологию, до конца жизни была научным сотрудником Геологического института АН СССР.
О причинах этого самоубийства остается лишь догадываться, хотя кажется естественным предположить травму, связанную с исчезновением отца и запоздалым выяснением правды о его гибели. Боль, пережитую в детстве, после того как отец не вернулся, Элеонора пронесла и через взрослую жизнь, эта боль тлела всю ее одинокую жизнь (своей семьи у нее не было), сопровождала ее все годы профессиональной деятельности, чтобы в конце концов сделаться невыносимой. Ролен выясняет подробности ее последнего дня, когда она, попрощавшись с сослуживицами и пожелав им всего доброго, привела в порядок рабочее место и ушла. Элеонора Алексеевна травмирована вдвойне: она наследует материнскую травму или, вернее, эмоционально вовлекается в бесконечно длящееся горе матери, которая после ареста мужа всю жизнь боролась за его освобождение и, не зная о его убийстве в 1937 году, предполагала, что его перевели в неизвестное место без права переписки, отчего он и не дает о себе знать. Она жила надеждой на будущую реабилитацию, которая после смерти Сталина в 1953 году должна была казаться ей неизбежной. Лишь спустя двадцать лет после исчезновения мужа (с которым она, в отличие от многих подруг по несчастью, не развелась) она узнала о его гибели, причем ей назвали два разных места казни и разные даты ее проведения. Об урочище Сандармох, которое каждый год 5 августа станет посещать их дочь, она так и не узнала.
К травме, унаследованной от матери, добавляется собственная – потеря отца. Отцовская нежность (в письмах с картинками он называет ее «Звездочка», «Элечка», «Эличка», своим единственным утешением) привела, по-видимому, к установлению связи, только усилившей мучительное переживание его отсутствия. Настигшая ее через шестьдесят лет после случившегося весть об истинных обстоятельствах казни отца, о расследованной «Мемориалом» «прелюдии» к его жестокому убийству руками известного по имени палача Михаила Матвеева и о судьбе останков[570] стала потрясением, в итоге приведшим к самоубийству. Ролен не говорит об этом прямо, но скупой намек указывает на его осведомленность о теориях травмы, не получающих здесь развития. Посвященный этому самоубийству эпилог следует читать как «заключительный аккорд» событий 1937 года.
568
Юрий Дмитриев, этот человек, который явно не стал бы отступаться от своих изысканий, был арестован в 2016 году. Дмитриев выпустил книги «Место расстрела Сандармох» (Петрозаводск, 1999) и «Поминальные списки Карелии» (Петрозаводск, 2002). После ареста другие его тексты были представлены в Санкт-Петербурге и Москве. 29 июня 2017 года «Мемориал» подал жалобу на арест Дмитриева в Европейский суд по правам человека, а 24 июля 2017 года объявил его политзаключенным.
569
Ирина Флиге также упоминается в гл. 2, 3 и 4 роленовского «Метеоролога» как автор работы о пробелах в осмыслении преступлений.
570
Одним из разделов палеонтологии является палеопатология, которая важна и в археологии при исследовании найденных человеческих костей, например черепов со следами смертельных травм (в частности, в египтологии).