Пропагандистский успех пьесы был, по-видимому, огромен, о чем свидетельствует резкое неприятие ее Солженицыным, Шаламовым и другими авторами. Как отмечает Солженицын, в советское время восходящую к русской литературе XIX века (и имеющую параллели в литературе немецкой и английской) романтизацию уголовников продолжили такие авторы, как Ильф и Петров, Леонид Леонов, Исаак Бабель и другие, – что резко контрастирует с преступлениями, совершавшимися в лагерях против неуголовников: грубым насилием, кражами, убийствами. В тексте «Об одной ошибке художественной литературы», который входит в анализирующие устройство и функции организованной преступности «Очерки преступного мира» (1959)[273], Шаламов критикует произведения, где уголовники предстают в романтическом или безобидном свете – все равно, героическом или комическом. Он прослеживает соответствующую литературу от Виктора Гюго до Леонида Леонова. О книге Достоевского он пишет:
Трудно сказать, почему Достоевский не пошел на правдивое изображение воров. <…> Жулик, урка, уркаган, человек, блатарь – это все синонимы. Достоевский на своей каторге их не встречал, а если бы встретил, мы лишились бы, может быть, лучших страниц этой книги – утверждения веры в человека, утверждения доброго начала, заложенного в людской природе. Но с блатными Достоевский не встречался. <…> Ни в одном из романов Достоевского нет изображений блатных. Достоевский их не знал, а если видел и знал, то отвернулся от них как художник (Ш II 8–9).
По мнению Шаламова, авторы подобных произведений не знали этот человеческий тип по-настоящему: «Блатной мир – это закрытый, хотя и не очень законспирированный орден, и посторонних для обучения и наблюдения туда не пускают». Исключение Шаламов делает лишь для Антона Чехова с его записками о каторге на острове Сахалин, утверждая: «Что-то было в его сахалинской поездке такое, что изменило почерк писателя. <…> Блатной мир ужасает писателя» (Ш II 9). Но и у Достоевского встречаются другие ноты, отличные от звучащих в его художественном тексте. В одном из писем брату он пишет о жизни бок о бок с уголовниками:
Это народ грубый, раздраженный и озлобленный. Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и потому нас, дворян, встретили они враждебно и с злобною радостию о нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали. Впрочем, посуди, велика ли была защита, когда приходилось жить, пить-есть и спать с этими людьми несколько лет и когда даже некогда жаловаться, за бесчисленностию всевозможных оскорблений. <…> 150 врагов не могли устать в преследовании, это было им любо, развлечение, занятие, и если только чем спасались от горя, так это равнодушием, нравственным превосходством, которого они не могли не понимать и уважали, и неподклонимостию их воле[274].
274
Ф. М. Достоевский – М. М. Достоевскому. 30 января – 22 февраля 1854. Омск // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 28. Кн. 1. Письма 1832–1859. Л., 1985. С. 169–170.