Но затем и на официальном уровне отбрасываются как романтизация или снисходительная недооценка преступников, так и само продолжение программы перековки, чей провал был давно признан. В начале Большого террора понимание этого факта привело к одному идеологическому преобразованию, имевшему драматические последствия для криминалитета. Сталинские чистки были направлены против «грязных элементов», подрывавших гигиену занятого построением социализма Советского Союза: к ним причислялись уже не только враги народа, иностранцы, коммунисты из других стран, внутренние враги из партийных рядов, изменники из политбюро и контрреволюционные активисты, бытовики, проститутки, хулиганы, попрошайки, пьяницы и малолетние делинквенты, но и организованная преступность. Социально близкие стали теперь социально опасными. Историк Дэвид Ширер говорит о «политизации уголовников», которые отныне рассматривались как враги народа и которых ожидала та же участь, что и неуголовников[275]. Переквалификация из социально близких в деклассированные определила дальнейшее обращение с преступниками. Ширер показывает, что за этот радикальный поворот ответствен непосредственно Сталин. Генрих Ягода поддержал его аргументом, что рецидивисты все равно неисправимы. Поскольку на кону стояли государственная, то есть социалистическая, собственность и социалистический строй, эти группы требовалось обязательно уничтожить, причем поскорее. Сталин был заинтересован в устранении преступных группировок еще и потому, что их автономия (собственные правила), своего рода государство в государстве, могла составить конкуренцию его властному статусу. В некоторых лагерных текстах указывается на параллелизм соперничающих между собой структур власти – криминальной и официальной; Сталин, начинавший карьеру с грабежей, приравнивался к типу пахана, главаря банды. Многие тысячи уголовников, в том числе несовершеннолетних, были ликвидированы ради защиты социалистического строя. Согласно постановлению Совнаркома о борьбе с преступностью среди несовершеннолетних от 7 апреля 1935 года уголовному суду подлежали несовершеннолетние с 12-летнего возраста. Ответ на вопрос о применимости к ним высшей меры был дан секретным циркуляром прокуратуры и Верховного Суда СССР от 20 апреля 1935 года: расстрел. Тем самым программе перековки был положен кровавый конец[276].
Историки Марк Юнге и Рольф Биннер ссылаются на Габора Риттершпорна, который первым исследовал изображения преступников у Солженицына и Шаламова и констатировал, что дихотомия уголовников/политических – требующий пересмотра стереотип[277]. Однако в лагерных текстах встреча организованной преступности с ее иерархией и осужденных по политическим причинам изображается так, что правомерность этой дихотомии не вызывает сомнений. Две эти группы заметно различаются одеждой, манерой двигаться, держать себя, языком и особенно поведением; их по-разному называют в зависимости от статьи, по которой они осуждены. Статья 47 означала неполитических, статья 58 – политических заключенных. Эти статьи определяли различие статусов в лагерной жизни. (Не учитывающие текстов о лагерной жизни историки готовы, очевидно, расставить акценты по-другому. Но представленные здесь отчеты не способствуют такой ревизии.)
После Большого террора массовые расстрелы прекратились. Уголовников как «социально вредные элементы» отныне сажали в тюрьмы, судили и отправляли в исправительно-трудовые лагеря, где они встречались с неуголовными заключенными. Последние, похоже, мало знали о массовых расстрелах и преследованиях, которым подвергался криминальный мир, прежде всего несовершеннолетние преступники. Зато в повседневной лагерной жизни они замечали, что уголовники (по-прежнему) составляют привилегированную группу. Противопоставление социально близких и социально далеких элементов, казалось, никуда не исчезло. При поддержке лагерного начальства уголовники выработали в лагерях собственную систему власти. По выражению Леоны Токер, они стали «вторым бичом политических». Охранники, смотревшие на уголовников как на пролетариев, то есть как на своих, заключали с ними союзы. Преступники могли даже исполнять обязанности караула, становиться бригадирами, а подчас и выступать инструкторами. Уголовник в роли барачного надзирателя или бригадира располагал «законными» правами, его злоупотребления оставались безнаказанными. Охрана и криминалитет создавали взаимовыгодные целевые сообщества. На нередких судилищах над политическими заключенными, устраиваемых с целью найти новые основания для продления срока или смертного приговора, уголовники при необходимости выступали «свидетелями».
275
276
Подтвержденных случаев расстрела несовершеннолетних всего два (несовершеннолетние маньяки) и пять под вопросом. —
277
См.: