Это лишенное и намека на эмпатию повествование – «фактологическое» изложение обычая, который подтверждает при помощи еще более крайнего примера документалист Штайнер:
Но играли и на жизнь других людей. Когда начинались стычки между уголовниками и когда следовало ликвидировать заранее намеченную жертву, то это задание поручалось проигравшему. Если приговоренный находился здесь, рядом, то убийца это делал очень быстро – камнем или каким-нибудь другим предметом он разбивал голову. Если жертва была где-то в другом отделении, убийца должен был найти ее любой ценой и убить. Бывали случаи, когда жертву предупреждали об этом заранее. Тогда начиналось преследование. Иногда убийца годами гонялся за своей жертвой. Того же, кто отказывался совершать убийство или всяческими уловками оттягивал его, приговаривали к смерти за предательство (ШК 140–141).
Существовали, впрочем, и другие грани блатного мира. Уголовники хотели, чтобы их развлекали, и требовали от интеллигентов рассказывать истории, желательно приключенческие. В «Заклинателе змей» Шаламова рассказывается о судьбе одного новичка, которого бандиты запугивали, унижали, били по лицу, сгоняли с нар, принуждали спать у «параши», выносить ее и выполнять другие неприятные поручения. Положение притесняемого внезапно улучшается, когда выясняется, что он прекрасный рассказчик. Сам Шаламов всегда отказывался рассказывать истории на потребу уголовникам, но этот новичок, персонаж его рассказа, только рад обеспечить им литературные развлечения, чтобы взамен получить миску баланды или спальное место получше.
К теме литературных интересов уголовников принадлежит и слух, будто Осип Мандельштам читал им свои стихи во Владивостокском пересыльном лагере. Надежда Мандельштам, относившаяся к слухам о муже с неизменным скепсисом, поверила следующему рассказу одного свидетеля:
На чердаке горела свеча. Посередине стояла бочка, а на ней – открытые консервы и белый хлеб. Для голодающего лагеря это было неслыханным угощением – люди жили чечевичной похлебкой, да и той не хватало. К завтраку на человека приходилось с полстакана жижи…
Среди шпаны находился человек, поросший седой щетиной, в желтом кожаном пальто. Он читал стихи. Л. узнал эти стихи – то был Мандельштам. Уголовники угощали его хлебом и консервами, и он спокойно ел – видно, он боялся только казенных рук и казенной пищи. Слушали его в полном молчании, иногда просили повторить. Он повторял[287].
Это желтое пальто, которое ее муж носил много лет, Надежда Мандельштам сочла косвенным доказательством; изложенное позволило ей сделать вывод о приблизительном времени смерти Мандельштама – до отправки морем на Колыму он уже не дожил.
В очерке «Как „тискают рóманы“» (Ш II 94–102) Шаламов указывает на креативность, проявляемую самими уголовниками в рассказах о собственных «профессиональных» успехах. Он называет это «„мемуарн[ым]“ вранье[м]», выделяя еще и пропагандистскую функцию «эти[х] тюремны[х] гипербол», призванных соблазнять более молодых лагерных новичков: «Эти рассказы – блатной университет, кафедра их страшной науки» (Ш II 95). В очерке объясняется смысл блатных выражений «рóман» и «тискать», а солагерники автора – воры, мучители, убийцы – показаны в свете примитивных занятий «литературой». Пересказывают они друг другу не что иное, как причудливо искаженные и измененные сюжеты известных романов XIX века (приключенческих, любовных романов разного уровня), причем Шаламов подчеркивает, что «рóман» в данном случае не обязательно означает конкретный жанр – это могут быть и фильм, историческое произведение или мемуары. Вкус уголовников не терпит «[н]икакой мистики, никакой фантастики, никакой „психологии“. Сюжетность и натурализм с сексуальным уклоном – вот лозунг устной литературы блатарей» (Ш II 97). Умеющих увлекательно «тискать рóманы» ценят. Эту роль могут играть и «фраера»: проявившие себя хорошими «романистами» иногда могут рассчитывать на вознаграждение. Два очерка посвящены роли особенно важного для уголовников поэта – Есенина. Они знали, адаптировали и переиначивали многие его стихи, считая его одним из своих. Шаламов описал такого рода присвоение и указал на давшие к этому повод места в есенинских стихах.
Подобные отрывки шаламовских очерков об уголовниках служат некоей передышкой в его беспощадно-осуждающем изображении их нравов[288].
288
В книге «Вишера. Антироман» Шаламов рисует более мягкий портрет уголовников, подчеркивая творческий аспект самостоятельного сочинения и устного исполнения таких текстов.