Как уже говорилось, переход от расстрела десятков тысяч классовых врагов и, соответственно, «потерь» человеческого материала к «выгоде» путем привлечения их к труду приобрел широкий размах только после сталинских чисток. Однако на Соловках рабский труд так называемых контрреволюционеров использовался уже в 1920‑е годы. Здесь велась масштабная вырубка леса; заготовка древесины оставалась первостепенной задачей до тех пор, пока ресурсы не были исчерпаны. Невыполнение нормы становится нормой уже здесь. Кроме того, как следует из рассказа Киселева-Громова, у подневольных работников не было ни надлежащего оборудования, ни одежды по погоде. Насквозь мокрые или заледенелые после работы в лесу лохмотья приходилось отдавать следующей смене, которая, в свою очередь, дожидалась этих обносков в одном белье. Результатом были обморожения, тотальная антисанитария.
Мальсагов, приводящий своего рода статистику по разным группам, неоднократно упоминает со сдержанным негодованием, что политические пользовались в то время особым статусом, который позволял им заниматься своими делами в относительно сносном бараке и не обязывал к принудительным работам. Кроме того, их лучше кормили – чего они, впрочем, добились при помощи голодовок[302]. (Речь шла об изоляции политических инакомыслящих, о попытках предотвратить их возможное влияние на других заключенных.) Уголовники, вторая группа, которую Мальсагов называет «привилегированная каста, аристократия Соловецких островов»[303], отказывались работать, а лагерное начальство это терпело. Лишь контрреволюционеров, к которым принадлежал он сам, ежедневно гнали на принудительные работы. Составляли группу контрреволюционеров люди, арестованные не за инакомыслие, а за принадлежность к Белой армии или за «вредительство» в самом широком смысле слова. Группу эту, по словам Мальсагова, трудно классифицировать, поскольку принадлежали к ней как представители интеллигенции: инженеры, адвокаты, писатели, врачи, ученые, священнослужители, – так и крестьяне, ремесленники, служащие, казаки, кавказцы, эстонцы, поляки, карелы, евреи. Таково квазисоциологическое определение[304] этой третьей группы. Именно к этой группе предъявлялись настолько экстремальные требования, что до предела изможденные люди предпочитали лучше нанести себе увечья, чем и дальше покоряться ярму непосильного труда. Киселев-Громов упоминает подобные случаи на Анзере (Анзерском) – втором по величине острове Соловецкого архипелага. Один чекист, сообщает он, нанизывал отрубленные членовредителями пальцы и кисти рук на шпагат и демонстрировал это «шпанское ожерелье» посетителям. Киселев-Громов называет имя этого печально известного своей беспримерной жестокостью человека – Ванька Потапов, который, кроме того, похвалялся, что собственноручно убил более четырехсот человек[305]. Все три бежавших с Соловков автора приводят имена чекистов, отличившихся особыми зверствами, – в известной степени для потомков.
Концепция «принудительного труда» начинает ассоциироваться с понятием меры труда уже в царскую эпоху. Тогда же появляется связь между выполнением нормы и распределением еды – правда, пайки были больше, а качество пищи выше[306]. В некоторых текстах предпринимаются сравнения с царской системой ссылки и каторги, введенной Петром I в 1696 году в качестве наказания; он использовал подневольный труд для строительства кораблей и возведения своего города на болотах. Лишь с 1767 года политически неугодных и уголовников начали ссылать в Сибирь – для экономического освоения и колонизации этих богатых природными ресурсами земель[307]. Сравнения нередко оказываются в пользу царской каторги. Участь закованного в цепи «каторжанина» или «каторжника»[308] многие сочли предпочтительнее доли «зэка» или «зэ-ка». Это самоназвание (сокращение от «заключенный каналоармеец») возникло во время работы на грандиозной стройке Беломорско-Балтийского канала, причем подчеркивался паравоенный аспект предприятия: «каналоармеец» по образцу «красноармейца». Заключенные рабочие выступают, соответственно, новобранцами. Разделение на бригады и фаланги (последние тоже ввел Нафталий Френкель), построение пятерками, марширование, слово «караульные», сопровождение построенных групп вооруженными солдатами, понятия наподобие «коменданта», «командира», язык приказов, команды, взыскания указывают на то, что работа эта изначально была связана с «военизированной формой» или призвана функционировать по аналогии с ней. Термин «каторга», кстати, тоже входил в лексикон ГУЛАГа, означая особо строгий режим в Воркутлаге, Норильлаге и на Колыме[309].
306
Росси (Справочник) проводит соответствующее сравнение между условиями на каторге и в ГУЛАГе.
307
До 1850 года полезные ископаемые добывались в Нерчинском горном округе, затем – в долине (пади) реки Кары. Подробнее о каторжной системе см.:
308
Слово «каторжане» означает политических заключенных, в основном дворян, «каторжники» – уголовников. Ножные кандалы и цепи применялись к обеим категориям, равно как и арестантская одежда и обривание головы. Особым видом наказания на сибирской каторге наряду с поркой и избиением батогами было приковывание на несколько дней к рабочей тачке (существуют соответствующие фотографии). См. часть 5 книги Солженицына под названием «Каторга» (СА III 7–296).
309
Лагеря на Колыме (Магаданская область, часть Якутии, Чукотка) внушали наибольший страх ввиду чрезвычайной суровости условий заключения и расположения на крайнем северо-востоке малонаселенной области России. Промышленный трест «Дальстрой», основанный в 1930‑е годы для разработки россыпных месторождений золота в бассейнах Индигирки и Колымы, зависел от использования труда заключенных Северо-Восточного исправительно-трудового лагеря (Севвостлага). В административных, хозяйственных и финансовых вопросах лагерь подчинялся директору «Дальстроя», который, как уполномоченный представитель партии, исполнительной власти и органов госбезопасности, был главным лицом на Колыме. Стиль сменявших друг друга директоров имел решающее влияние на лагерный режим: трудовую норму, продолжительность рабочего дня (иногда достигавшую 16 часов), повышение производительности, питание. Я опираюсь на: