И далее:
Шпала в снегу и в глине, при каждом шаге она бьет меня по уху, а снег набивается под воротник. Пройдя пятьдесят шагов, я чувствую, что больше не могу, это выше человеческих сил. Колени подгибаются, спина болит так, будто ее сжимают тисками, я боюсь оступиться и упасть. Мои башмаки промокли, в них хлюпает грязь – хищная, всепроникающая польская грязь, которая ежедневно отравляет наше и без того ужасное существование (Л I 80).
Леви подчеркивает неприемлемость самой этой работы – из лаборатории в грязь. При этом он хорошо помнит, когда был достигнут предел выносимого. Физическая боль, пожалуй, превышала душевную (от неуважения к нему как личности).
В некоторых лагерных текстах эксплуатация путем принуждения к труду предстает чем-то еще более ужасным, чем муки голода и холода, – это видно из упоминаемых во всех отчетах случаев членовредительства. Целью отрубания какой-либо части тела было сделать себя бесполезным в качестве «рабочей машины». Люди жертвовали пальцами рук или ног, кистью, ступней, лишь бы покончить с телесными мучениями от определенных видов работ. Такое самовольное приведение себя в негодность прикомандированной к лагерю рабсилой неизбежно сурово каралось.
Существовала некая иерархия мест работы в зависимости от ожидавших там страданий: угольные, золотые и никелевые рудники, лесоповал, строительство железных дорог. Самым каторжным был труд в рудниках, затем шли лесоповал, перевозка тяжелой руды в неудобных тачках, долбление вечной мерзлоты негодным инструментом. На Колыме самой страшной считалась работа в золотых рудниках – там было больше всего жертв, особенно в (военные) голодные годы и в морозы. Однако тяжесть труда зависела от места. Лагеря на западе России были не такими невыносимыми, как в Сибири (прежде всего в Норильске, на Колыме, в Воркуте). В западнорусских лагерях работа велась на фабриках, в тепле и сухости цеха, кормили там хотя бы регулярно[313].
Физические нагрузки разнились в зависимости от вида работ: веса того или иного добываемого или транспортируемого сырья и необходимых при той или иной работе (пилении, рубке, подъеме, толкании) движений, которые разрушали тело по-разному. Во многих текстах встречаются соответствующие жалобы, нередко по поводу каких-либо конкретных частей тела, конечностей, прежде всего спины и рук. Плохо защищенные руки стирались в кровь о рукоять лопаты или кайла и ручки тачек. Обморожения рук и ног затрудняли или делали невозможным их использование.
Между теми, кто ежедневно отправлялся на работу, и их рабочим инструментом формировался некий союз. Исправный инструмент мог облегчать жизнь своему обладателю, вызывая зависть других работников. Из соприкосновения орудий труда с руками рождалось особое отношение: взяться за рукоять лопаты, взвесить ее; проверить годность тачки – устойчива она или опрокидывается; выяснить, достаточно ли острый, чтобы врезаться в землю, край у заступа. На архивных снимках можно увидеть эти инструменты в действии. В упомянутой выше документации ГУЛАГа представлены изображения найденных инструментов, которые потрясают очевидной примитивностью. С гнетущей точностью описал рабочие процессы и обращение с оборудованием Шаламов. Два из своих «Колымских рассказов» он посвящает тачке, совершенно в духе литературы факта, требовавшей сделать предмет «героем» текста (впрочем, сам он как «фактолог» от нее дистанцировался)[314]. Правда, его рассказы о тачке имеют двойной фокус: с одной стороны, изображаются сама тачка как рабочее приспособление, ее функции и возможности, частая замена определенных неэффективных моделей, а также отдельные этапы работы, которые тачечник должен пройти со своим грузом от ямы золотого разреза до места промывки; с другой – описываются телесные страдания, боль в отдельных группах мышц, сложность удержания легко опрокидывающейся тачки на узком трапе, унижения со стороны более ловких работников и тычки надзирателей. Как показывает Сюзанна Франк, Шаламов проводит инструктаж по организации труда[315], наставляя будущего тачечника тоном бывалого.
И раз за разом встречаются описания нестерпимых мышечных болей, растущей слабости и угроз со стороны надзирателей.
С удивлением и тревогой изображают авторы лагерных текстов неудержимый, нередко пугающе быстрый физический упадок солагерников, даже крепких, часто выходцев из крестьянской среды. Самонаблюдение сменяется наблюдением за другими, которое в свою очередь влияет на самонаблюдение. Именно отслеживание изменений в конечностях и мышцах выходит на первый план на разных этапах изнеможения.
314
См. также:
315
В своей интерпретации хозяйственно-трудовых понятий Франк ссылается на написанное Гастевым руководство «Трудовые установки» (Ibid. S. 35).