Однако желание покинуть зону, равно как и насытиться, во снах не исполняется. Это Танталовы сны, но сниться они не перестают. Марголин пишет: «Потом начались голодные сны. Типичные и массовые, у всех одинаковые сны зэ-ка» (М I 283). У Леви описаны попытки сновидцев добраться до близкой еды:
Пищу не просто видишь, но держишь в руках конкретный продукт, определенную еду, вдыхаешь ароматный дразнящий запах, уже подносишь к губам… и тут что-то обязательно случается, каждый раз разное, но результат один: в рот ничего так и не попадает. <…> дневные муки – голод, побои, холод, физическая усталость, страх, униженность – превращаются ночью в череду невообразимых, бесформенных кошмаров, которые в обычной жизни мучают человека лишь при высокой температуре (Л I 73–74).
Лежа на нарах рядом с ворочающимися, всхлипывающими, тяжело дышащими соседями, Герлинг-Грудзинский видит сны, определяемые им как «сцены эротически-людоедские»: «любовь и голод вернулись к своему общему биологическому корню» (ГГ 153). Марголин пишет:
Неумолимый цензор в подсознании обрывал все голодные экстазы в последнюю минуту, не допуская их до осуществления. Почему? Здесь «нельзя» диктовалось очевидным отказом нервной системы, таким истощением нервной системы, которое даже в воображении не позволяло уже реализовать того, что так страшно превышало реальные возможности (М I 284).
Еще один тип мучительных сновидений – о покинутости или непонимании близкими людьми из отнятого мира. Во сне Марголин оказывается в обществе родных, но чувствует себя отделенным от них:
Иногда мне снилось, что я в далекой стране, среди моих близких и родных, но, говоря с ними, я был полон безотчетного горя, которое совсем не вытекало из содержания сна. Во сне у меня было странное ощущение, что меня что-то отделяет от них, и я как собака привязан невидимой цепью (М I 283).
Леви снится полная разочарования встреча с сестрой, которой он хочет обо всем рассказать:
…Моя сестра, несколько друзей (кто именно – не могу сказать, но знаю, что это близкие друзья), еще какие-то люди… Все слушают меня, а я подробно рассказываю о трехзвучном свисте, о жестких нарах, о соседе, которого мне хочется подвинуть, но я боюсь разбудить его, потому что он сильнее меня. Рассказываю о нашем голоде, о проверке на вшивость, о том, как капо ударил меня в нос, а потом отправил умываться, потому что я был весь в крови. <…> Сестра смотрит на меня, встает и, не сказав ни слова, выходит из комнаты (Л I 71–72).
Как выясняет Леви, подобные сны о непонятости снятся и другим. Возникает своего рода ночная сновидческая общность. Сон допускает возвращение оставленного мира, одновременно препятствуя контакту с ним. Аффективно насыщенное пространство сна знаменует собой временное ускользание из пространства лагерной власти (создает другую темпоральность), позволяя сновидцу ностальгически-мучительно переживать то место, куда он стремится попасть. Сны – отнюдь не «отложенная эпифания»[335], а окончательное предотвращение таковой.
Толкование, комментирование снов как Другое по отношению к сновидчеству ведет от гетеротопа толкуемого сна обратно в мир яви, который принимает в себя содержание сна, не ослабляя его (негативный) гетеротопный потенциал. Сновидцы обмениваются сновидениями, ввиду своей очевидной прозрачности не нуждающимися в расшифровке. Изучавший естественные науки Леви и автор диссертации «Основные явления интенционального сознания» (Grundphänomene des intentionalen Bewußtseins) Марголин были знакомы с фрейдовской психоаналитической теорией сновидений, однако не сочли необходимым работать с этими сновидениями, дабы извлечь на свет их скрытое под онейрическими образами истинное содержание. Ведь образы их снов отнюдь не были смутными, аллегорическая сторона этих Танталовых грез легко просматривается, равно как и функция смещенного восприятия пространства-времени и актуальности или неактуальности логических связей. Допускаемое теми, кто видит такие сны, толкование направлено на придание связности неупорядоченному и воспроизведение сновидческих образов.
Но едва наши глаза закрываются, мы ощущаем, как сознание, не способное к покою, вновь, помимо нашей воли, начинает работать: оно стучит и гудит, рождая призраков, рождая жуткие образы и безостановочно проецируя их серое расплывчатое изображение на экраны наших снов (Л I 75).
Ставится и вопрос о физической причине этих сновидений; Марголин считает таковой крайнее изнеможение, благодаря которому бессознательное может позволить себе онейрические слабости. Сновидческие сцены предстают гетеротопными с точки зрения не только смысловой, но и синтаксической структуры текстов. Читатели понимают: пишущим важно подчеркнуть заключенную в сновидениях фикциональную составляющую внутри текста-отчета.