В книге «Человек ли это?» Леви описывает одно достижение собственной памяти, к которому его подталкивает жадный до иностранных языков солагерник-француз Жан, желающий научиться у него итальянскому. С двумя тяжелыми палками на плечах, на которых они вдвоем несут с кухни в лагерь массивный бачок с супом, Леви начинает «медленно и внятно» читать вслух песнь об Улиссе (XXVI) из «Божественной комедии». Он изображает процесс фрагментарного всплывания в памяти целых стихов, запинок, внезапного припоминания забытых строк; ему удается реконструировать всю песнь за вычетом «минимум тр[ех] терци[н]». По пути в лагерь Жан слушает такие стихи, как «Lo maggior corno della fiamma antica / Cominciò a crollarsi mormorando», или «Ma misi me per l’alto mare aperto», или «E la prora ire in giù, com’altrui piacque», причем Леви старается объяснить Жану язык Данте, как можно доходчивее растолковать рифму и смысл. Из текста Леви следует: терцины «Божественной комедии» преображают дорогу в лагерь и ношу на плечах, творя другое пространство, другое время (Л I 132–138)[343].
Припоминаемая литература становится инстанцией, которая не только обеспечивает «реальность» культуры, но и воспринимается как формальная парадигма. Но прежде всего она гарантирует пространство выживания, предоставляет жизненно необходимую передышку, во время которой способность к припоминанию доставляет такое же наслаждение, как и собственно чтение всплывающих в памяти стихов. В лагерных рассказах мнемонические достижения подчеркиваются наравне с доставляемыми ими счастливыми мгновениями.
16. Проблема спасшихся: «придурки» – «salvati»
Пишущие – это выжившие, то есть те, кто, пройдя стадию «погружения на дно», благодаря счастливой случайности и сноровке «ускользнул» от гибели. Ярким примером полного ускользания был побег. Оставленные бежавшими Мальсаговым, Киселевым-Громовым, четой Чернавиных рассказы, где описаны разные этапы бегства с их непредвиденными трудностями, препятствиями, моментами полной безнадежности и стратегиями ее преодоления, читаются как приключенческие романы или по меньшей мере киносценарии. Уже сам план побега с охраняемого островного царства в Белом море без должной экипировки выглядит авантюрой. Удачный побег – парадигма соединения искусства жить (предполагающего отвагу) с различными стечениями обстоятельств; побег подразумевает покидание, оставление позади общности страдания. Для сидящих в лагерях действовала иная парадигма: борьба с лагерными условиями, попытки добиться послаблений, преодоление опасных препятствий, членовредительство ради освобождения от принудительного труда, самоубийство.
Определенную отвагу проявил и Штайнер, отказавшийся подписывать ложное признание несмотря на то, что за это его могли казнить. Его уже неоднократно приговаривали к смерти через расстрел как антиреволюционного агитатора и агента гестапо, а также принуждали к подписанию протоколов допросов. Но подобно тем, кому удалось бежать, он именно отказом, этим протестным действием, спас свою жизнь – пусть и ценой значительного продления срока. Упорство, с которым он отказывался участвовать в фабрикации ложного признания, сделало его случай особенным. Его товарищи по несчастью, полагавшие, что ложное признание вины спасет их от приведения в действие смертного приговора, были расстреляны несмотря на свои подписи. Уже в лагере Штайнера снова вызвали на допрос и посадили в лагерную тюрьму. Таким образом он целых два года провел в штрафном отделении Норильлага. Пребывание там в каком-то смысле позволяло «восстановиться», «отдохнуть» от непосильного труда. Тюрьма и санчасть служили своего рода прибежищами. Помимо тюрьмы и санчасти Штайнеру после периодов каторжного труда удавалось получить и работу полегче; однажды его «выдвинули» в бригадиры, что позволило ему завышать выполняемую солагерниками норму. Здесь можно привести список тех, кто в итоге уцелел благодаря доставшейся работе. Гинзбург выживает, работая медсестрой, воспитательницей в деткомбинате, птичницей на молферме. Бубер-Нойман посчастливилось найти работу в овощной кладовой, а впоследствии получить конторскую должность. Входивший в так называемую «команду химиков» Примо Леви своим выживанием обязан тому обстоятельству, что по большей части работал в лаборатории, в помещении, причем работа была ему по силам. Тадеуш Боровский выжил потому, что его отправили трудиться на платформе.
Нередко выживанию способствовали близость к другому человеку или его деятельная помощь. Герлинг-Грудзинский повествует о своем опыте чтения Достоевского – результате встречи с одной женщиной, которая произвела на него «духовное» впечатление. Тайно читая «Записки», он вдруг понял, что о лагере можно «писать»; это стало импульсом к выживанию. Выживание могло и должно было подкрепляться интеллектуальными занятиями: записыванием идей для будущего текста о пережитом, сочинением стихов, трактатов. Франциска Тун-Хоэнштейн считает письмо решающим импульсом к выживанию[344]. О таких возможностях избегнуть худшего свидетельствуют записки Марголина, которые Леона Токер называет пикарескными. Несмотря на непосильный труд, голод, физическое и психическое изнеможение он раз за разом получает шанс передохнуть – в санчасти и в так называемом сангородке, в котором он проводит длительное время. Случаются даже периоды праздности из‑за отсутствия рабочих инструментов или распоряжений. После периода страшной слабости Марголин пишет три трактата. Ближе к концу срока заключения его «актируют» по состоянию здоровья как совершенно непригодного к труду инвалида[345]. Это означало, что его полностью освобождали от принудительного труда, но по-прежнему могли привлекать к легкой работе.
343
См.:
344
О Шаламове, Солженицыне и Семпруне как писателях, придерживающихся той или иной стратегии выживания, см.:
345
Актировать – термин лагерной администрации, приводимый в «Справочнике» Росси («актированн/ый, -ая, -ое»). «Актировка» означает постановление специальной комиссии, согласно которому какой-либо предмет, животное, человек признаются непригодными к использованию. Предметы и животные уничтожаются. Заключенный остается в лагере как «актированный».