– Вперед, ядреные Зеленые, – вопит он вместе с другими генералами. На противоположном конце футбольного поля сияет команда Оранжевых. Еще одна причина радоваться тому, что я не Оранжевый, то, что этот цвет ни с чем не рифмуется.
Джордж сидит справа от меня, он накрашен зелеными тенями для век, на нем комбинезон цвета листвы в золотых звездах. Эшли слева от меня, в черной майке и обрезанных джинсах. Из кармана торчит зеленая бандана, которую ей дал кто-то из вожатых.
– У меня такое чувство, будто мы члены какой-то секты, – жалуется она.
– Мы в армии, – поправляет ее Джордж. – То есть в секте, которая открыто сражается с другой сектой. В отличие от тех, кто ведет тайную войну.
– Это будет интересно, – говорю я, глядя, как Хадсон скачет взад-вперед на платформе. – Как вы думаете, трусы у него тоже зеленые?
– Если у этого парня есть что-то кроме «забавных боксеров» с изображением ломтиков бекона или чего-то в этом роде, я съем собственные трусы, – обещает Джордж. – Хотя, должен заметить, мазки под его глазами сделаны мастерски. Интересно, кто его красил?
– Зеленые плавки, – продолжаю размышлять я вслух. – Буду представлять его в зеленых плавках.
– Как это вульгарно, – содрогается Эшли. – Я не обязана выслушивать твои фантазии.
– Лапонька, ведь именно ты произнесла сегодня пятиминутный монолог о пурпурном бикини Дженис, – напоминаю я.
Эшли тянется к траве и выдергивает несколько травинок. Я же продолжаю наблюдать за Хадсоном.
– До чего он симпатичный. Даже в этом наряде.
– Да, он такой, – соглашается Джордж. – Симпатичный, мужественный, ведущий себя как натурал, как все это ни назови. И он имеет дело только с ему подобными.
– Но я же могу стать таким.
– Рэнди, – вразумляет меня Эшли, – да ладно тебе, ты же носишь женские майки, пользуешься лаком для ногтей и иногда – губной помадой. У тебя длинные волосы и мягкое тело. Я тебя не осуждаю – на мой взгляд, ты идеален. Но даже если вдруг твое поведение уподобится поведению натурала, тебе же придется сменить гардероб, подстричь волосы, сбросить вес, нарастить мускулы…
– Я вполне могу заняться этим, – отвечаю я. – По методу Станиславского.
– А через две недели он порвет с тобой, – стращает меня Джордж. – Поступит так, как поступает с остальными. И потом, даже если ты умудришься за один день превратиться в крутого парня, то ради чего? Ради недели поцелуев и долбежки в яме для арахисового масла на полосе препятствий, прежде чем он забудет, как тебя зовут? – Эта яма расположена под веревочной петлей на полосе препятствий, она достаточно глубока для того, чтобы скрыть два горизонтальных тела, и это любимое место Хадсона для пребывания в горизонтальном положении или под теми углами к горизонтали, которые требуются для ковбойской и собачьей поз.
– На самом деле он не такой, – говорю я, выдернув травинку и вертя ее между пальцами. – То есть он ведет себя именно так, но в нем есть и кое-что еще.
– И как, интересно, ты это понял? Пристально посмотрев ему в глаза?
– Нет. В первый год моего пребывания здесь мы жили с ним в одном домике. Бабушка Хадсона только что умерла, и он плакал во сне, ему снились печальные сны о ней. Однажды я его разбудил, и мы с ним немного поговорили. О его сне. О том, что он помнит о ней. О том, как стать лучшими версиями самих себя. Это был… серьезный разговор. – Я упираюсь взглядом в землю. Я никогда никому не рассказывал прежде о той ночи. Это было важное для меня воспоминание, и я знал, что мои друзья способны разнести его в пух и прах, но они должны понять: Хадсон – не просто сексуальный парень. Он единственный из всех людей может сделать так, что я буду чувствовать себя свободным не только здесь, в безопасности, но и везде, где захочу этого, и пошли на хрен все, кто считает иначе.