Сменил Григор должность лесника на самую почетную специальность первой пятилетки — стал сталеваром. Сын и невестка упрашивали Ануш уехать с ними. Но Ануш была непреклонна:
— Никуда отсюда не уеду. Отцу слово дала…
Так и жила одна. Хозяйство небольшое. Рыжая упрямица — коза Зойка. Полдюжины курочек с огненно-рыжим петухом впридачу. Черный, как ночь, зеленоглазый кот со странным именем — Бублик. Садик из двух десятков деревьев и маленький огород.
Ануш очень любила детей. Грустила, когда разъезжались в города к началу учебного года пионеры. И с нетерпением ожидала, когда вновь оживут все три пионерских лагеря в селенье, зазвучат горны и задорные песни. Она никогда не пропускала ни одного пионерского костра. И часто сама отмечала понравившихся артистов. Подзовет к себе и вручит какое-нибудь чудо природы: прекрасное, словно лакированное, яблоко или огромную, в два детских кулака, грушу.
БРАТЬЯ
Ленька Клещов попал в пионерский лагерь благодаря своему брату Альке. Любой, кто видел их в первый раз, не верил, что Алька и Ленька — братья. Так непохожи друг на друга.
Алька высокий, тоненький, с мечтательными васильковыми глазами. У него каштановые с красноватым отливом волосы. Нежный девичий овал лица, спокойный мелодичный голос, неторопливые округлые движения — все напоминало мать. Не теперешнюю, конечно, А ту, молодую улыбчивую девушку, которой она двадцать лет назад пришла на табачную фабрику Асмолова. Пришла да так и осталась на всю жизнь среди звонкоголосых подруг в красных косынках, неумолкающего гула машин и табачной пыли. На улице ее никто и не называл иначе, как Дусей-папиросницей.
Ленька — вылитый отец. Кряжистый, косолапый. С маленькими беспокойными зелеными глазами, которые он всегда прижмуривает, отводит в сторону. Руки его вечно в движении: что-то крутят, тискают, машинально обрывают листья или лепестки, если случится поблизости кустик или цветок.
Отец, которого все дружки звали Косолапым, был рыбак. Обычно днем он спал, вернувшись с рыбалки под утро. От него пахло тиной, рыбьей чешуей и водочным перегаром. Отхрапев шесть-семь часов на низенькой, покрытой пестрым ситцевым покрывалом кровати, он просыпался и принимался ругаться самыми грязными словами. Ругал всех: и мать, и соседей, не желающих дать денег, чтобы он мог похмелиться, и «распроклятый» рыбнадзор, не дающий «рабочему человеку» спокойно ловить рыбу.
Он был браконьером. С ватагой таких же дружков пьяниц по ночам ловил рыбу в запретных местах. Так бесславно и погиб, спасаясь от катера рыбнадзора в гирлах Дона. Запутался в сети с рыбой, которую выбрасывал за борт лодки, и утонул.
Отец не любил младшего сына. Зато старшего, Леньку, с малых лет брал с собой на рыбалку. Из-за этого часто вспыхивали ссоры.
— Пусть приучается к ремеслу! — кричал отец. — Чего ему за твой подол держаться! Рыбаком будет!
— Ты же его от ученья отбиваешь, — урезонивала мужа мать. — Что дитя увидит-то на вашей рыбалке? Как вы водку глушите да ругаетесь. А то еще ненароком утонет или под пулю охранников угодит. Я ведь все знаю. Люди говорят.
Глаза отца наливались кровью. Он стучал кулачищами по столу.
— Что ты сыну кровному хочешь? В папиросники?! Хребтину гнуть?.. А что ты, пролетария, заработала?! Что? В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи!..
— Да ты же все и пропиваешь. Детей обуть не во что!
— А я человек вольный! Хочу — работаю, хочу — гуляю. А чего не гулять, раз заработал? Ты знаешь, дура, сколько я заработал за одну ночь… Тебе и не снилось столько!.. Э-э-э, что с тобой разговаривать, курица, — говорил он презрительно. — Ленька! Сынок, поддержи компанию. Пей! Вот хоть эту рюмашку, по малолетству…
Ленька тянулся к рюмке. Мать отнимала. Отец лез к матери с кулаками. На крик приходил мамин брат, дядя Коля. Он хмурил брови и с высоты своего двухметрового роста гремел басом:
— Што? Опять безобразишь… А ну иди поспи…
Брал отца под мышки и, как ребенка, нес в сарай. Запирал на замок и клал ключ в карман. Отец еще долго ругался, колотил в стенку ногами. Потом засыпал. А через несколько дней все повторялось сначала.
После смерти отца Ленька долго боялся рыбалки. Новой страстью его стали голуби и игра. Игра на деньги. До позднего вечера он или гонял голубей или играл с ребятами соседних улиц в «орлянку», в «стеночку», во что угодно, лишь бы в кармане звенели монеты.
Игра уводила его далеко от дома, от школы. Сначала он неизменно проигрывал. Потом ему стало везти. Приходил домой веселый, с карманами, оттянутыми медяками. Завелись у него и бумажные деньги, которые он укладывал в железную коробку и прятал где-то в тайнике.
Алька удивлялся его везенью. Допытывался:
— Как это ты, Ленька? Почему ты всегда выигрываешь?
— Соображать надо, сосунок, — смеялся Ленька.
Но однажды он добрался домой такой избитый, что пролежал целую неделю. Мать плакала:
— Что же это? Ведь так и убить могут. Брось ты эту игру проклятую…
Ленька обещал. Месяца два исправно ходил в школу. А потом снова пошло. То с синяком придет. То с носом, распухшим, как картошка. Алька долго не мог понять: за что бьют брата? Почему других, кто играет, не бьют, а его?
Как-то утром Алька проснулся раньше Леньки. Проходя мимо, зацепил стул, на котором висели Ленькины штаны. Из кармана выскочила монета и покатилась по полу. Алька поднял. Двугривенный. Повертел в руках. Что такое?! С одной стороны герб с колосьями. И с другой стороны… тоже герб с колосьями! А «решки»-то нет! Двухорловая! Фальшивая!!! Так вот оно что!
Когда Ленька проснулся, Алька сказал:
— А я видел твой двухорловый двугривенный!
Ленька было полез драться, но потом рассмеялся:
— Ну и что ж… на мой век дураков хватит. — Так ведь побить до смерти могут!
— Ну да! Нашел дурака. Я на одной улице больше трех раз не играю…
С прошлого года Ленька снова начал исчезать из дому на два-три дня. Это означало, что он опять подался с отцовскими дружками куда-нибудь на далекую рыбалку. Мать мучилась с ним. Но ничто: ни уговоры, ни угрозы — не помогало. Учиться Ленька не любил. Умудрился остаться на второй год уже во втором классе. А теперь вот остался в пятом. И Алька догнал своего старшего брата.
Алька же больше всего на свете любил книжки. Книжки про путешествия. Он приносил их из школы, из детской библиотеки на Державинском спуске, выпрашивал у товарищей. И читал, читал… Из-за этой страсти успехи его в школе были не особенно хороши. Только в четвертом классе он, как говорила мать, «взялся за ум» и перешел в пятый с похвальной грамотой. Больше сына обрадовалась этому мать. Сияя от гордости, она говорила всем о его успехах, показывала грамоту соседям, работницам на фабрике. Весть об этом дошла до фабкома.
— Ну вот, Дуся, мы решили отметить это событие, — улыбаясь, сказал председатель фабричного комитета. — Я вот из школы получил бумажку, что твой Алька прямо чуть ли не лучший ударник в школе… Спасибо. Обрадовала. Мы тут решили выдать ему путевку бесплатную в пионерский лагерь…
Однако на следующий день Дуся снова пришла в фабком и тихонько положила розовый листочек путевки на уголок председательского стола.
— Не поедет он, Степан Матвеевич, — грустно, не поднимая глаз, сказала она. — Старшего-то куда я дену? Когда они вместе дома, еще так-сяк, а одного боюсь оставлять, опять с отцовскими дружками спутается…