И вот оказалось, что как раз на этот вечер Ольга назначила свое заседание и уже не могла его отменить. А так как Игорь, ее муж и Катькин отец, тоже был диспетчером (везло Антошину на диспетчеров!), только не в таксомоторном парке, а в МОГЭСе, и по роковому стечению обстоятельств как раз именно в эту ночь дежурил, то Антошину было предложено остаться с Катькой.
Разразился скандал штормовой силы. Юра сказал, что он не домашняя работница и не нянька, и что ему осточертело возиться с Катькой (что было сущей неправдой, ибо жили они с Катькой душа в душу), и что нечего назначать заседания комитета, не согласовав с ним. Подумаешь, какой международный симпозиум! Уже и отменить нельзя.
Оля надменно ответила, что согласовывать заседания комитета комсомола у нее есть с кем помимо товарища Антошина.
На это товарищ Антошин сказал — пусть они тогда и возятся с Катькой, те, с которыми она считает нужным согласовывать, а у него сегодня важнейшее, можно сказать, историческое свидание с Галиной.
Тогда Оля, не моргнув глазом, заметила, что его Галка, если он хочет знать, обыкновеннейшая вертихвостка и рада за кого бы то ни было выскочить замуж, даже за такую образину, как ее ненаглядный Юрочка. И это тоже было сущей неправдой, потому что Галка была не такая уж вертихвостка, а Юра был совсем не образина. Правда, он был несколько излишне сухощав, но плечи у него были дай бог каждому, и серые глаза тоже, и волосы у него были красивые, темно-русые, густые и мягкие.
— Ах так! Значит, вот какой разговор! — вскричал он, хлопнул дверью и был таков.
Но, выскочив на улицу, он все же почти сразу сообразил, что оставил сестру в безвыходном положении.
Он позвонил Галке из автомата, объяснил Создавшуюся обстановку и предложил встретиться не в семь, а в десять- пол-одиннадцатого. Он ручался, что к этому времени Ольга безусловно вернется с фабрики, а Катька уже давно будет спать.
Что бы Галине согласиться? Но она по вполне понятной причине весь этот день ужасно нервничала и не придумала ничего умней, как устроить ему по телефону небольшую сцену. Она сказала, что у него всегда так, что он якобы всегда все откладывает. И встречу Нового года, и получение комнаты…
Это он откладывает получение комнаты?! Он, который дня не пропускает, чтобы не напомнить об этом председателю завкома, начальнику цеха или секретарю парткома! Он, который уже уважать себя перестал за свою назойливость!..
Антошин чуть не задохся от этого несправедливого обвинения.
— А то нет?.. Конечно, откладываешь, — повторила сквозь слезы Галка, отдавая себе отчет в чудовищной несправедливости своих обвинений, — Палец о палец ударить не хочешь… (Это он палец о палец ударить не хочет?!)… Привык на всем готовеньком… (Это он привык на всем готовеньком?!)… Историк-марксист на мою голову!..
Это было уже свыше Юриных сил. Он с треском повесил трубку, тут же раскаялся, опустил новый пятиалтынный, но в ответ услышал высокие и частые гудки. Теперь надо было запасаться терпением: дозвониться в диспетчерскую по городскому телефону да еще в часы «пик» — дело не скорое и трудоемкое. А у автомата успел тем временем вырасти немалый хвост. Ничего не оставалось, как встать в затылок последнему и покорно ждать очереди.
Пока Антошин будет дожидаться своей очереди, у нас вполне хватит времени для того, чтобы сделать отступление, не очень пространное, но в высшей степени необходимое. Нам нужно объяснить, почему Галина Бредихина с таким сарказмом бросила в лицо Антошину достойное уважения звание «историк-марксист», и заодно познакомить читателя с Александрой Степановной Беклемишевой.
Тем, кто в погоне за стремительно развивающимися событиями перелистает, а то и пропустит эту главу, лучше и вовсе не читать нашего романа. Первым делом потому, что меньше всего он рассчитан на любителей остросюжетной литературы. А главное, потому, что без того, что мы скажем в ней о Беклемишевой и её детдомовском кружке, многое, и самое удивительное, в последующих и особенно заключительных главах останется попросту не замеченным чересчур торопливым читателем.