Он качал головой.
— Вы пробуждаете во мне желание рисовать. Поймать вас, когда вы дематериализуетесь. Запереть в стеклянной шкатулке, иначе вы исчезнете. Испаритесь на глазах.
Я улыбнулась, показала на изношенный шлафрок. Потом приподняла его полу, чтобы была видна не только нога в горном ботинке, но и толстый шерстяной носок. Неженственная нога.
— Испариться? В этом?
— Камуфляж для легковерных. Эти горные ботинки на самом деле удерживают вас на земле.
— Не будем больше об этом. Прежде всего, как вы себя чувствуете?
— Думаю, хорошо. Даже очень хорошо. И голова больше не кружится.
— Вы возвращаетесь к силе, а сила к вам.
— Благодаря еде и уходу, здесь. Вы очень постарались.
— И Зора постаралась.
— Хорошо, и Зора. Это само собой. Но означает ли это, что вы перешли на другую сторону?
— На вашу?
— На мою.
— Нет. Это означает, что пытаюсь выполнить главный долг любого человека.
— Звучит громоподобно, в самом деле.
— Обыкновенно.
— Значит, самаритянка? С таким риском?
— Все риск. И то, что вы сейчас сидите в этой ледяной комнате.
— Вы не пойдете со мной на другую территорию?
— Нет. Часовой не покидает пост.
— Часовой, парящий в воздухе, — не очень-то надежный часовой.
Я встала, взяла газету со столика и показала ему статью с фотографией.
— Это тот человек?
— Посмотрите-ка! Они больше и не делают вид, что не знают о нем.
— Это он?
— Да. Павелич[90] знает, что делает.
— Вы его уважаете?
— Павелича?
— Нет, человека с фотографии.
Внезапно с Павле Зеца слетела вся насмешливость: передо мной стоял воодушевленный мальчик.
— О нем еще услышат.
Он взглянул на меня, как незнакомец.
— Вы должны мне помочь найти связного. Причем быстро.
— Хорошо. Но как?
— Я что-нибудь придумаю.
Он больше не опирался на меня: на другую территорию похромал четко, по-солдатски.
Не он придумал, я сама.
Как только Павле Зец вышел из «зимнего сада», где-то внутри меня, глубоко, зародился вихрь беспокойства и начал биться о молчание крови. Потом он вылетел из меня, наверное, с дыханием, достиг полостей в спинках чиппендейловских стульев и банкетки, пронесся вплоть до встрепенувшихся растений. Из тревоги, которая так прорывалась из теснины доисторического вопля, показалось, едва подернутое прошедшими годами и очень близко, лицо госпожи Кристы Джорджевич, респектабельной председательницы Правления респектабельного Общества «Цвиета Зузорич». Слегка скрытое, особенно часть лба, тенью элегантной соломенной шляпы, которая была на ней в день открытия выставки Савы Шумановича, в воскресенье, 3 сентября 1939 года, это было то же самое лицо, увиденное мной, когда я в момент того сейчас, на выставке, отвернулась от художника Павле Зеца, а господин профессор Павлович пытался продолжить беседу со своим циничным ассистентом. Я повернулась и почувствовала, что сейчас умру: больше никогда и ни за что я не должна позволить этому художнику ко мне приблизиться, он не друг, совсем нет, но я никогда больше не должна даже призывать это приближение. Никогда больше. Nevermore, Ворон, Глупости, Точка. Я улыбнулась, нежно, господину профессору, отвернулась и от него, и шагнула в никуда.
В этом нигде оказалось, прямо передо мной, лицо, сосредоточенное на мне, это лицо под элегантной шляпой из черной соломки, лицо госпожи Джорджевич, лицо Кристы, а она никогда мне особенно не симпатизировала. Ее глаза меня пронзали. «Она все видела и все знает», — поняла я, голоса на выставке становились все громче, они клубились, сливались, господин профессор Павлович меня догонял, я слышала его шаг, а кто-то торопящийся, возможно, и взволнованный, желающий ко мне обратиться, приближался слева. Это не Сава, Саву я потеряла, нет, он потерялся. Вдруг мне стало нехорошо. «Она видит и, что я убегаю от него, сейчас, навсегда», — я не опускала взгляд, — мы смотрели друг на друга, — не замедляя шага. Какой там шаг, колени подгибались. Я дошла до Кристы, которая вдруг оказалась не враждебной, напротив, господин профессор Павлович тоже остановился, наверное, с кем-то, кто подходил слева и хотел к нему обратиться, это был не Сава, но все-таки кто-то очень близкий, они разговаривают, все происходило за моей спиной, по которой бегали мурашки, я больше не различала голосов. Тошнота поднималась изнутри, а пот стекал с темени по затылку, шее, позвонкам. Похоже, я пошатнулась, потому что Криста подхватила меня под руку, я была ей благодарна (и сейчас тоже, глубоко, потому что, вот, я не говорю «госпожа Джорджевич», а должна сказать тепло — «Криста»), она меня поддерживала, почти несла, вся такая хрупкая, продолжая мило беседовать и улыбаться всем вокруг, а мы с ней тоже так мило беседуем, и все в идеальном порядке в этом, наилучшем из миров. Она вела меня, бесстрастная и аристократичная дама, сквозь множество голов, сквозь бормотание голосов, к окнам большого зала Нового университета на Королевской площади. Мне показалось, на какой-то миг, между двумя улыбками, она, очень естественная, пробормотала: «Ничего страшного, вы выдержите», но я не была уверена.
90
Анте Павелич (1889–1959) — государственный и политический деятель радикального националистического направления, основатель и лидер фашистской организации усташей. Глава («Поглавник») марионеточного Независимого Государства Хорватия (апрель 1941 — май 1945).