Всю предыдущую неделю мир сотрясался от катастроф. От терактов пострадали отель «Оберой» в Бомбее, Тадж-Махал и несколько туристов. В Таиланде сторонники оппозиции захватили бангкокский аэропорт, где, как сообщал последний выпуск «Гадзеттино», застряло несколько отпускников из Венеции. В этом мире шагу нельзя ступить, чтобы не столкнуться с чужими проблемами. В Милане арестовали якобы террористов, которые собирались взорвать Миланский собор. В регионе из-за неисправной аппаратуры при пересадке сердца погибли два грудных ребенка. Короче говоря, для желающих расстроиться и впасть в депрессию выбор огромный.
Однако Венеция была погружена в собственную печаль по причине небывалой «большой воды» — начавшегося в понедельник наводнения, самого сильного за последние двадцать два года. В шесть утра раздался вой сирен. В восемь они завыли вновь, перемежаясь с женским голосом, предупреждавшим по громкоговорителю, что к полудню вода поднимется на один метр шестьдесят сантиметров выше ординара. В десять сорок пять подъем воды прекратился на отметке в метр пятьдесят шесть сантиметров, о чем бодро протрубила дама по радио, после чего вода и тошнотворная грязь начали медленно отступать, увлекая за собой плавающих по улицам крыс и мусор. К концу дня началось откачивание воды, чистка улиц и подсчет убытков. За границей в вечерних теленовостях показывали австралийского серфингиста, лавировавшего среди аркад на площади Сан-Марко, и плавающие в воде стулья; все это сопровождалось лживыми предсказаниями. Никогда Венецию ничто ни затопит, ни поглотит, она, как любое морское побережье, подвержена вечной смене отливов и приливов. Только она стоит не на берегу, а прямо на море. Наблюдая всеобщее беспокойство за судьбу Венеции, сами венецианцы, по примеру своих дворцов, хранят каменное спокойствие. Со вчерашнего дня они добиваются, чтобы давешнее наводнение отнесли к разряду природных катастроф, требуя возмещения убытков за испорченные товары и утопленные электроприборы. Как только вода спала, все принялись утверждать, что она поднималась до метра семидесяти. Городские власти намеренно занизили показатель, чтобы обойти закон, по которому при отметке в сто шестьдесят сантиметров и выше полагается возмещение ущерба. Слухи поползли из бара в бар, пока не добрались до городского архива, где хранители и посетители объединенными усилиями спасали компьютеры и стоявшие на нижних полках папки с документами и картотеки. Весь понедельник я, в огромных резиновых сапогах, перетаскивала со студентами какие-то пакеты, а на обратном пути столкнулась с дядюшками. Стоя у входа в сад, они вылавливали сачком из воды принесенных волнами полевых мышей. Борис весь день поднимал наверх картины, оставленные на время в затопленном андроне, а Игорь, босиком, в бермудах, морально его поддерживал. Весь город словно окостенел от сырости, и мы не обратили внимания на раздававшийся в бельэтаже детский плач.
Только во вторник, рано утром, Игорь удивился этому факту. Кто-то громко кричал за дверями Альвизе, когда тот спустился в антресоль напомнить мне об ужине в честь дня рождения Кьяры. Я, конечно, забыла, несмотря на письменное напоминание, которое вот уже две недели было приколото кнопкой к руке Милосердия, изображенного на украшающей лестницу фреске «Христианские добродетели» — жуткой копии с Аннибале Карраччи[9]. Это единственный памятник старины, который Кьяра решила отреставрировать, чтобы у семьи Кампана появился аллегорический девиз «Вера, Надежда, Милосердие», — совершеннейшая ерунда, которую записка и кнопка, по мнению моей невестки, настолько обезображивали, что она приколола в андроне свое воззвание: «Просьба на шедеврах объявлений не вывешивать». В общем, мне оставалось только рыскать по улицам в поисках подарка, который не обманул бы «надежду» моей невестки. Еще в понедельник, на пике «большой воды», Игорь выходил, чтобы купить на Риальто пряностей и свое подношение, даже не догадываясь, что разгуливает босой, в закатанных до колена штанах и старом дождевике в разгар «наводнения века». Когда ему что-то стукнет в голову — будь то покупка шафрана у Сальвани или усовершенствование мирового капитализма, — он уже ни о чем другом думать не может. Я ужасно люблю Игоря. Утром во вторник, когда он спускался ко мне, детские крики нарушили ход его мыслей, сосредоточенных на меню. В нашем саду устраивают сборища окрестные бродячие кошки. Но если эти крики издавал кто-то из семейства кошачьих, то это должна была быть либо рысь, либо тигр, а может, и гиена, предположил он, нимало не сомневаясь в возможности появления такого хищника в доме. Я правда ужасно люблю Игоря, но у меня не было ни минуты, чтобы строить предположения дальше, и я убежала в университет, где мне предстоял целый день лекций. Выйдя оттуда, я поскакала в «Линеа д’аква», книжный магазин, где я разоряюсь, покупая первые издания старинных книг, которые потом не решаюсь раскрыть из страха повредить корешок. Лука, которому книжные стеллажи доходят только до пояса, откопал мне для Кьяры гравюру с изображением экорше. Может быть, созерцание человеческого тела с содранной кожей отвлечет ее от душевных стриптизов.