Синьор Гвиди молчал, не совсем понимая, почему флорентиец оказался более осведомлён, чем он сам, и каким образом случилось так, что и декан принял сторону Мональдески. Однако поразмыслив, что некоторыми своими шагами Джованни приблизил себя к заветной цели, решил принять его более миролюбиво:
— Эухенио — монах. Он не каждый день бывает в университете. И просить его за тебя я смогу, только когда в твоих знаниях убедится Мондино. И только просить! Очень смиренно… просить.
***
[1] реальный персонаж. Mondino de’Liuzzi (1270-1326), анатом из семьи флорентийцев. Получил степень мастера в 1292 году. Издал книгу «Anathomia» в 1316 году, первый трактат по анатомии со времён Галена. Считался на тот момент самым опытным анатомом, вскрывал трупы людей.
========== Глава 8. Мы должны друг другу доверять ==========
Джованни кратко пересказал Мигелю Мануэлю свой разговор с деканом и напустил таинственности о том, кто оплатит университету все издержки. Синьор Гвиди морщился, будто съел кислый лимон, настаивал, что должен обо всём знать, раз уж их отношения продолжаются, но Джованни тоже потратил немало усилий, чтобы пресечь все попытки дознаться до правды.
— Если вы мне просто поможете, синьор Гвиди, то это не будет стоить и медного денье. Решайтесь, — уверенно продолжал свои уговоры флорентиец, — ваши знания и знакомства в обмен на моё скорейшее исчезновение.
Метаморфоза недовольного Мигеля Мануэля в полностью удовлетворённого походила на свойства его брата. Джованни любовно примечал, как разглаживается глубокая морщина на переносице, расслабляются губы, розовеют скулы, выравнивается дыхание. Разбуженная змея будто засыпала в сытости.
— Тебе нужно посещать лекции, выберешь их себе сам, чтобы походить на приезжего новичка. Если будут спрашивать, откуда ты — ответишь, что из университета Монпелье. Про Агд — ни слова. И вообще больше помалкивай. Мавра и сарацина сюда не приводи [1]. С Мондино я поговорю, чтобы брал тебя на свои занятия. Но брат Эухенио стоит всех остальных магистров, с которыми ты не встретился. А меня недолюбливает за внешность.
Они вышли вместе из здания факультета. Мигель Мануэль рассказал, что переехал в Болонью из Салерно, поскольку школа там начала затухать со смертью некоторых «великих умов», о которых он не стал распространяться подробнее, а теперь вся наука постепенно сосредотачивается в Болонском и Падуанском университетах, вступивших в соперничество.
— В Болонье пока спокойно. А Падуя постоянно под угрозой осады Кангранде делла Скала…
Джованни отказался идти домой к Мигелю Мануэлю за обедом, сказал, что лучше будет брать оплату мукой и зерном. Тот в ответ пожал плечами, но казался еще более удовлетворённым. Солнце клонилось к горизонту, и хотя день еще продолжался, улицы пустели: горожане привычно, повинуясь церковным часам, затворяли ставни в лавках, перегружали нераспроданный товар с открытых столов в погреба, разжигали очаги, чтобы сварить вечернюю похлёбку. Из труб потянулись тонкие струйки сизого дыма, смешиваясь с жаром, что шел от раскалённой черепицы крыш. Вечернее время было благим: начинал дуть приятный ветерок со стороны каналов и рек, он остужал внутренние галереи домов, шевелил листья деревьев, позволял ласточкам выбираться из гнёзд и расчерчивать охотой розовеющее небо.
Джованни тихо вернулся домой: дверь не была на запоре. Сначала поднялся в комнату к Аверардо, но не обнаружил его там. Не скрывая изумления, вышел на внутреннюю галерею и только тогда заметил своего больного сидящим в кресле под раскидистым деревом во дворе. Ноги Аверардо были укутаны одеялом, положены поверх широкой мягкой подушки, лежащей на топчане, а сам он читал книгу вслух и прихлёбывал вино из позолоченного кубка, расписанного тонким узором. Али и Халил сидели рядом в плетеных креслах и увлеченно слушали.
— Вот вы где, — шепотом явил себя Джованни и подошел к своим товарищам.
Аверардо поднял голову и улыбнулся:
— Я не смог весь день лежать в комнате. Скучно! Жалуются на тебя твои слуги — совсем ты с ними нашим языком не занимаешься. Вот я и дело себе нашел. Теперь умею считать до десяти на сарацинском.
Джованни повернулся к Али, но тот нахмурился, напустил на себя злой и обиженный вид и еще крепче стиснул руки, скрещенные на груди. Удивленный флорентиец посмотрел на Халила, но тот тоже не одарил улыбкой, метнул быстрый взгляд из-под ресниц и кратко вымолвил на своём языке:
— Нам нужно поговорить. На кухне.
— Аверардо, ты не слишком расстроишься, если я заберу Али с Халилом на кухню? — Джованни обеспокоился, но постарался ни единым жестом этого не показать. — Хочу спросить: прошли ли боли?
— Когда лежу в покое, то ничего не болит, а начинаю шевелить, но не пяткой, а коленом — будто там что-то напрягается, и кажется, что нож воткнули, а потом отпускает.
— Я тебе сегодня перед сном перевязку сделаю, всё покажешь.
Первым в помещение кухни зашел Али и встал посередине, уперев кулаки в бока, становясь похожим на боевого петуха, угрожающе выпячивающего грудь. Халил прикрыл за ними дверь, жестом предложил Джованни сесть на лавку, сам же остался стоять у входа, недвижимо, только переводя взгляд то на одного своего товарища, то на другого.
— Что произошло, Али? — Джованни привычно решил начать первым.
— Ты вчера убеждал нас, что помыслы твои чисты и ты исполняешь волю аль-Мансура. Так? — Али говорил как взрослый, не скрывая обиды, и голос его дрожал от волнения. — Но наш господин отдал тебе деньги, чтобы ты их потратил на общие нужды: еду, одежду или крышу над головой. В Болонье нас должен был содержать тот человек, который заключил договор. Зачем тебе понадобились деньги? Кому ты их отдал?
«Ах, вот оно что! — догадался Джованни. — На всё есть глаза и уши. И даже шустрые пальцы, которые любят что-нибудь пересчитать. А теперь за день надумали невесть что». Он посмотрел в упор на Халила. Тот хмурился и кусал губы, молчаливо поддерживая речь Али. Джованни повернул голову к мальчику и спокойно ответил:
— Тот человек, Мигель Мануэль, оказался неспособным исполнить то, что обещал. Его можно разорить, отнять все деньги, ему можно угрожать смертью и здоровьем детей через генуэзца, но это не решит наше общее дело, за которым мы сюда приехали. В конце концов, Мигелю Мануэлю будет дешевле нанять убийцу и избавиться от меня!
— Значит, он — лжец! Его нужно наказать! — воскликнул Али. Его щеки пылали, а в темных глазах блистала жажда отмщения.
— Нет, никто из нас не имеет права это решать! Договор заключал аль-Мансур. Если бы я не взял эти деньги и не заплатил университету за экзамен, то нам можно было бы собираться в путь уже завтра. И вообще, в какой путь? — Джованни остановил свою речь, вопрошая и разводя руками в стороны. — Мой диплом магистра — часть сделки. Зачем мне тогда подчиняться аль-Мансуру, если бы наша миссия провалилась?
— А сейчас? Что ты намерен делать сейчас? — мальчик продолжал с силой сжимать кулаки, предпочитая отчаянное нападение мнимому равнодушию. — Бросишь нас с Халилом здесь, раз уж всё пошло не так?
— Погоди, Али, — Халил сделал несколько шагов вперед, приблизившись вплотную к Джованни. Тот поднял голову. — Флорентиец хочет сказать, что поступил так, чтобы с нами не расставаться и продолжить путь! Правильно, мой господин?
Джованни кивнул и слегка покачнулся. Комната перед его глазами совершила оборот: от голода, усталости и волнений, пережитых за день. Ему хотелось лечь, заснуть и больше не раскрывать рта — важный для его спутников разговор казался Джованни совершенно бессмысленным и несправедливым. Халил положил ему руки на плечи, чуть погладил, будто подбадривая: «Ну же! Ответь!».
— Да, я хочу иметь этот проклятый диплом! Часть денег мы получили во Флоренции: штраф за тебя, Али, и плату за знания Халила. Часть я взял из тех, что передал аль-Мансур. У нас еще две лошади и повозка. Мы живём в хорошем доме, потому что я забочусь об Аверардо. Поймите, мы не будем испытывать нужду. И я вас не оставлю! Помогите мне: я должен посвятить всё время занятиям, сдать важный экзамен синьору Луцци. Еще и этот монах Эухенио! Я ничего не смыслю в богословии…