Слова Якуба заставили по-иному взглянуть на положение дел: Джованни не жертва, он всегда был воином. Михаэлис, единственный раз взревновавший его, немедленно за это поплатился и, поминая урок, не испытывал никакой ревности или осуждения поступков своего возлюбленного. «Он отдал себя тогда, он отдал себя сейчас. В том нет ничего постыдного».
Поиски Джованни следовало продолжить в Болонье, куда по условиям заключенного договора он должен был прибыть. В Духов день торговое судно, которое нашел Михаэлис, причалило в Марселе. Там он узнал, что в Болонью лучше добираться через Пизу и Флоренцию, чем через Геную, по причине разгоревшейся войны между сторонниками императора и сторонниками Папы, тем более — генуэзцы отплыли за день до его появления, а паруса пизанского корабля еще не появились на горизонте. «Это Божий знак!» — успокаивал себя Михаэлис, задержавшись в городе больше чем на седмицу. Подслащивали его ожидание только мелодии кифары, которые ежедневно слышались с площади рядом с постоялым двором. Мзду собирал известный во всём городе музыкант — Антуан Марсельский, искусство которого было предметом гордости жителей. «Ничто не сравнится по чувственности с звуками кифары», — вспоминал Михаэлис слова Джованни, произнесенные как-то невзначай, но крепко запомнившиеся, и душа трепетала, сердце учащало бег, зной дня сменяла душная ночь, но эта странная музыка, казалось, будто опутывала серебряными нитями, вела навстречу возлюбленному.
Ричард из Йорка (брат Доминик)
Красота создана Господом, чтобы ублажать глаза видящего, смиренного перед силой божественной. Ибо мы не можем её создавать сами, а кто пытается — жалкие подражатели и вольнодумцы. Уже минул год, как Господь дозволил мне созерцать своё творение, восхищаясь и трепеща перед совершенством божественной мысли. Я старался не переступить черту, хотя так плоть моя слаба! Он наслал болезнь на флорентийца, но и она не стерла живых красок с его лица, затем по воле Его красота рядом со мной исчезла. Я страдал! Просил в молитвах о прощении, каялся в том, что малым образом ценил предложенный дар, смирился с тем, что Воля божественная никогда не бывает во вред, искал повод увидеть красоту в других вещах, но сердце моё и грешная душа никак не хотели успокаиваться. Молитвенное созерцание не являло тех чувств, что были мной испытаны и подарили мне радость совершенную.
Письмо, привезённое мне из Марселя, показало, как жестоко я ошибался! Тщеславие, гордыня, похоть — вот грехи, что скрыты за красками расписного фасада, привлекательного и от этого столь обманчивого на вид. Я посмеялся простоте измышлений. Мне было больно. Господь не может смеяться над нами, он лишь испытывает человеческую волю — такую простую и примитивную по своей сути — есть, пить и вожделеть удовольствия во всём. Разве может быть красота столь несовершенной? Или совершенство красоты не во внешнем убранстве, а во внутреннем наполнении Божественным светом?
Я сделал то, что сделал. И постарался забыть. Тела, наполненные грехом, ветшают, стареют и покрываются морщинами. Лишь святость наполняет их жизненной силой, удерживая совершенными и нетленными.
Готье де Мезьер
Первое письмо, связующее с прошлым, доставили примерно с год назад. Не подписанное, но Готье, прочитав содержание, не усомнился в авторстве. Он отложил бумагу на край стола и задумался. Жизнь не приучила его к поспешности: любые обстоятельства могли меняться, союзы расторгались и возобновлялись вновь, бывшие враги только анусы друг другу прилюдно не вылизывали, рассыпаясь в клятвах в любви и нежных чувствах. И прочитав сейчас строки, в которых Джованни совестливо просил прощения, Готье усомнился: прощение подразумевает ответ собеседника — да или нет. Флорентиец не написал «я никогда не хочу больше ничего о тебе слышать» или «я постарался и забыл», в уловках и самообмане всегда таится некий маленький шаг навстречу.
Готье позвал своего секретаря и молча протянул ему письмо. Жоффруа без слов знал, о чём его просит господин королевский советник. Он подошел к окну и внимательнейшим образом рассмотрел развернутый свиток на свет. Все производители бумаги — а она была дорогая, чтобы попросту использовать на черновики — ставили своё клеймо из тонкой сеточки, сплетённой замысловатым образом в фигуры. Когда лист бумаги просыхал, то клеймо отпечатывалось на нём истонченным рисунком.
— Мы получаем такие письма из Авиньона, Марселя, Нима, господин де Мезьер, — наконец вынес свой вердикт Жоффруа.
— Авиньон! — глаза Готье вспыхнули интересом. — Джованни был там после коронации в Реймсе. Я поначалу ставил на бургундский двор, — королевский советник улыбнулся своим мыслям. — Ты узнай, это не срочно, о нашем госте Мональдески. Оказывается, он не пропал, не был убит, не отправился в Агд, а нашел пристанище именно у Папы. Используем, если понадобится.
Сундук наверху всё еще хранил вещи, купленные для Джованни, но Готье редко открывал его. Осень сменялась зимой, а весна летом — де Мезьер всегда считал, что есть время для того, чтобы собирать камни, а есть — чтобы разбрасывать, а воспоминания приносят лишь томление в члене, что вылечит любая шлюха. Общение должно быть живым или на крайний случай в переписке. Лишь власть и её ощущение — волшебная нить, которую можно дёрнуть и изменить всё вокруг по своему усмотрению.
Однако подходящего случая возобновить отношения с Джованни так и не представилось, пока через четыре седмицы после Пасхи Готье не получил странное письмо, которое было связано с именем Мональдески. Он недовольно свёл брови, когда представил флорентийца, хватающегося за последние соломинки, чтобы не утонуть, и рассылающего крики о помощи всем своим бывшим полюбовникам. Первым вопросом было: почему мне? И это заставило пристальнее приглядеться к событиям. Простая история: христианин клянется проявлять покорность и совершить — за чей счет? — длинное путешествие от Майорки до Болоньи, а затем до Венеции. В одиночку? Ради диплома лекаря, которым можно подтереться в ближайшем сарацинском порту? А затем добровольно уплыть из Венеции на корабле… Сарацинском? Это откуда венецианцы только свои корабли выводят, а любые другие останавливают или топят? О сварах венецианцев с генуэзцами, венецианцев с Папой, венецианцев и любых других знал весь христианский мир. Французское королевство поддерживало Геную. Венецианцы не были врагами, но свято хранили собственные секреты и интересы, наращивая силу и зализывая полученные в сражениях раны.
— Жоффруа! — позвал Готье де Мезьер, вставая из-за стола. Он прошелся по своему кабинету, разминая ноги и уставшую спину. Чутьё, еще ни разу не подводившее, твердило, что здесь кроется какая-то тайна, а в Мональдески живёт странное свойство влипать во всякие непредвиденные обстоятельства. — Кого мы сможем срочно отправить в Болонью? Нужен не только сметливый, но и крепкий.
— Мой брат, Жерар, сейчас в Париже. За остальными нужно посылать, — секретарь пристально наблюдал за своим хозяином, ожидая ответа. Господин королевский советник думал, намереваясь четче обозначить свою мысль.
— Пусть сначала едет в Марсель, в бордель Фины Донати. Жерар там уже был со мной. Вытрясет из мадам и некоего Антуана Марсельского всё, что им известно о Мональдески. Угрожает, я лишних денег не дам. Затем отправляется в Болонью и найдёт некоего Мигеля Мануэля Гвиди. Угрожать не нужно, пусть следит. Если там появится Джованни, то Жерар его знает. Флорентийцу можно погрозить и даже шантажировать. Если будет прикидываться бедным агнцем, то Жерар поедет с ним в Венецию. И пусть напомнит, что королевская служба никуда не делась, и при благополучном возвращении Джованни будет выплачена благодарность. Чувство у меня такое — не одни мы нашими людьми в доверие к венецианцам втираемся!
***
[1] Халил не требует от Джованни верности себе единственному
[2] 25 марта по Григорианскому календарю.
========== Глава 10. Последняя подпись ==========
Брат Эухенио из Сарагосы не появлялся в университете уже четвертую седмицу, сказываясь больным и немощным. Мигель Мануэль заметно нервничал, предполагая, что магистр теологии лукавит: заперся в стенах монастыря и в тишине и покое трудится над своим очередным трактатом, поскольку проделывал такое уже не раз. Джованни чувствовал, как его раз за разом переполняет отчаяние, когда он узнавал, что синьора Эухенио не будет в университете и в этот день. Синьор де Луцци тоже не усидел в Болонье, поэтому назначил флорентийцу день экзамена, задал пару вопросов и попросил зайти после воскресного дня, чтобы забрать рекомендательное письмо о том, что синьор Мональдески обладает достаточными знаниями.